[Oksnia]

Великий цикл о Великой войне - или летопись о Первой мировой (1914-1919)
часть 8

Третью годовщину войны противоборствующие блоки встретили в состоянии брожения. Как правило, считается, что с социальными или этническими проблемами сталкивались исключительно Центральные державы и Россия, но это не так.
Тылы западных союзников тоже лихорадило, причем на всех уровнях. Во Франции периодически вспыхивали городские бунты и забастовки, не говоря уже о серии армейских мятежей, продлившихся значительную часть 1917 г. Пуалю даже захватывали города и провозглашали новые правительства, по старой традиции. В Великобритании набирало силу антивоенное движение, участники которого отказывались служить в вооруженных силах. Попытка начать призыв в Ирландии привела к еще большему росту напряженности, если таковым словом можно описать состояние ненависти царившее на зеленом острове. Не все ладно было и в империи: белые доминионы теперь уклонялись от того, чтобы посылать своих сыновей на французские поля. Порой это выливалось в столкновения с полицией и войсками - с десятками убитых и раненых. Подобных эксцессов в Германии и Австро-Венгрии до середины 1917 г. еще не наблюдалось, несмотря на блокаду, мертвой хваткой держащей население двух империй. Тяжелее доводилось османам, у которых голодал даже столичный константинопольский люд - им приходилось рассчитывать на продовольственные поставки Берлина.
Подводили союзников и колониальные войска. Если у Вены головной болью были трусоватые чехи, которых в Австрии унизительно считали провинциальными недотепами с дурацким языком и крестьянской культурой, то Лондон и Париж путались в десятках народностей, выполнявших на многочисленных фронтах Антанты самые разные повинности. Они не только воевали, но и строили - без миллионов туземцев Антанта никогда бы не смогла выставить такого количества нормальных белых войск. И за это приходилось платить: побывавшие в бою алжирцы или индусы, не обладавшие навыками или стремлениями, дававшими бы им шанс выдержать технологическую бойню, часто впадали в ступор или оргию разрушения. Негры, французские негры, бежали в собственный тыл, где начинался разбой, грабеж и насилие над гражданскими - для подавления привлекались целые кавалерийские полки. Индусы убивали офицеров, китайцы просто отказывались выходить на работы. Русские вывешивали красные флаги и требовали отправки на родину, для укрепления революции.

Хейг и его вера

В июне англичане провели одно местное, но достаточно масштабное наступление. Заложив под немецкие позиции почти 500 тонн взрывчатки, они начали операцию с того, что отправили, в буквальном смысле, на небо 10 т. немецких солдат. Еще 7 т. контуженных попали в плен. Подземный взрыв был такой силы, что его услышали даже в Англии. Хейг мог гордиться, за первый день недельного наступления погиб всего один его солдат, но в остальном цифры не обнадеживали - на подготовку ушло около полугода и время, необходимое для того, чтобы подкопаться под всю немецкую армию, явно выходило за пределы жизни его поколения. Пришлось убеждать гражданских пойти на большое наступление. В июле оно началось, войдя в историю как Третья битва при Ипре или просто Пашендейле. Безыскусные названия, в очередной раз взятые от городка или деревеньки, имевших счастье находиться в черте битвы.

Фельдмаршал верил в свою звезду. И спиритизм. Общение с Наполеоном укрепляло стратегические концепции Хейга на 1917 г. Немцы, считал он, измотаны физически и морально - нужно лишь как следует ударить по двери и она разлетится. Кроме того, несколько парадоксально продолжал Хейг, слабость русских и французов, вкупе с неприбытием американцев ранее следующего года, требовала от британской армии новых усилий. Этот союзнический лоялизм отравлял душу новому премьер-министру Ллойд Джорджу, который искренне не понимал, зачем растрачивать последние английские резервы для того, чтобы передвинуть фронт на 5-10 км. Он открыто задавал этот вопрос, но его генералы выступали единым фронтом, отвечая в совершенно еврейском стиле: а что тогда? если не наступать, то что? Оппортунистические взгляды премьера, призывавшего дождаться американцев, оскорбляли их военное мышление, вообще отрицавшее бездеятельность как форму войны. Планы ударить по Вене из Италии звучали фантастикой. Фельдмаршал верил в успех будущего наступления и хотел разделить его в одиночку. Ллойд Джордж сдался, пригвожденный тремя острыми булавками: Хейг обещал оттянуть германские дивизии с Восточного фронта, Хейг обещал лишить немцев фландрских баз для смертоносных уботов, Хейг обещал крушение Германии в этом году.

Расстреляв по немецким позициям четыре миллиона снарядов, две английские и одна французская армия пошли в бой. К несчастью для всех, германские позиции в этом секторе были одни из самых укрепленных на Западном фронте. Танки уже перестали пугать пехоту врага одним своим видом, а в небе господствовали немецкие асы, во главе с красным бароном фон Рихгофеном, прозванным так за то, что он был бароном (правда) и всегда летал на красном триплане (не правда). Заняв брошенные немцами окопы первой линии, англо-французы столкнулись с новым немецким газом иприт и еще четырьмя линиями обороны. Началось прогрызание, с соответствующими потерями. Дополнительную (и характерную для Западного фронта вообще) черту этой битве придавала неповторимая грязь Фландрии, наступившая там вследствие разрушения дренажной системы, создаваемой веками. К смерти от винтовки, пули, снаряда добавилась гибель в грязи. Непрерывно идущие дожди довершали картину апокалипсиса. Немцы тоже страдали, в основном от британской артиллерии, выпустившей по ним в разы больше снарядов нежели на Сомме в прошлом году. Продвинувшись на 2 км в июле союзники перегруппировались и продолжили свое победное сползание к морю в августе. Бой, в основном, происходил по ставшей уже привычной схеме - расстрел передовых позицией врага, захват немногих уцелевших в плен (оглушенные немцы рыдали: ни еды, ни воды, только снаряды, снаряды, снаряды), попытка развития успеха... и пулеметы. Продвижение осуществлялось спазматическими рывками, стоило тяжелейших потерь и не особенно приближало к победе. Людендорф тоже страдал, его нервическая натура возмущалась очевидной стратегической бессмыслицей продолжения Хейгом этой бесперспективной операцией (он, Людендорф, сделал бы все иначе, будь у него силы союзников!) и невозможностью иных действий кроме удержания линии фронта под градом снарядов. Немцам тоже приходилось туго, они привлекали к битве все новые и новые дивизии.
В сентябре Ллойд Джордж почти было решился снять с поста шотландского упрямца - он уже просто не мог выносить вида этого тугодума, не способного внятно изложить свои мысли и постоянно обещавшего успех своим кровопролитным наступлениям... но не смог решиться выступить против всей генеральской рати. Валлийский лев вновь уступил и наступление Хейга продолжилось, правда теперь силами лишь одной из британских армий. Ее командующий, умный генерал Плюмер, не ставил перед истощенной пехотой особых задач, а просто расстреливал все перед собой и занимал новую линию окопов. Иногда англичанам удавалось засечь концентрацию немецких резервов для контратаки и тогда германцы несли тяжелые потери. Один тевтонский штабист назвал это величайшим мученичеством мировой войны и был прав. К концу октября у Хейга оставались лишь войска доминионов, австралийцы, новозеландцы и канадцы. Они пошли в атаку и взяли деревушку Пашендейль, закончив битву в ноябре.
Формально, британское наступление было достаточно успешным. По крайне мере оно было лучше других наступлений союзников - в этот раз потери были не один к двум, а один к полтора (примерно 300 т. союзников и 200 т. германцев). Но с моральной точки зрения оно знаменовало провал во всех смыслах - многомесячное барахтанье в грязи, гибель последних нормальных британских призывников и тяжелые потери войск доминионов. Отныне британская армия уже никогда не будет столь же сильной как летом 1917 г., теперь в ее ряды призывались те, кого без лишних разговоров отвергли бы двумя годами ранее. Немцы тоже пострадали, но у них как раз освобождались десятки дивизий Восточного фронта, так что Третья битва при Ипре в значительной степени ослабила британские силы, никак не повлияв на стратегические планы Берлина. Хотя, конечно, несколько сотен тысяч убитых с обеих сторон некоторым образом приближали окончание войны.

Танкраш

В 1917 г. союзные танки (а других в мире тогда и не было) проявили себя, прямо скажем, не очень.
У Нивеля они горели как спички (запасливый генерал заранее закрепил бочки с горючим на своих машинах), у Хейга тонули в грязи, так что пехоте приходилось делать все самой. Немцы научились расстреливать одиночные машины с воздуха или бросать связки гранат им под днище. Но что будет если наконец-то применить танки правильно, большими массами?
Битва за Пашендейль еще шла, когда в штабе одной из британских армий был разработан революционный план танковой атаки. Впервые в истории, это наступление не предварялось многодневной и многомиллионной артподготовкой, а начиналось внезапным ударом трех сотен бронированных машин. Разумеется, фельдмаршал-спиритуалист (после совещаний с духом Бонапарта) не верил в подобные чудачества, но провал его собственного наступления и уверенность в собственном успехе английского генерала Бинга заставили его согласиться на эту авантюру.

Удар был внезапен и сокрушителен - комбинация тумана, сильной артподготовки и лавины стальных машин, сопровождаемых пехотными цепями сокрушила германскую оборону. Танки рвали колючую проволоку, утюжили окопы и вообще обрели второе дыхание, несмотря на газы, скоплявшиеся внутри этих неуклюжих чудовищ. Правда, успех первого удара не распространился на всю линию наступления: в одном случае немецкому артиллеристу удалось подбить семь танков, прежде чем отправиться в рай для тевтонцев. В другом случае английский дивизионный генерал испугался того, что танки привлекут огонь вражеских артиллерии и приказал своей пехоте держаться от них подальше, итогом стал провал на этом участке. Тем не менее, потеряв за стуки 50 машин, британцы прорвались на глубину 6 км, понеся незначительные потери (по меркам Западного фронта Мировой войны, конечно). В первый же день было взято 8 т. пленных. В Лондоне зазвонили в колокола, а кавалерия попыталась вырваться на оперативный простор, но было уже поздно: импровизированные боевые группы мотопехоты (солдат и пушек на грузовиках) остановили прорыв. Еще неделю англичане бились на подступах к Камбре, но дальше продвинуться им не удалось. Последние усилия разбились в танковых атаках на узких деревенских улочках.

В честь английского командующего Бинга слагались стихи и песни (он блещет удалью и силой воли, а Гогенцоллерн корчится от боли), но немцы уже подтягивали резервы к образовавшемуся выступу. Через десять дней после того как британское наступление захлебнулось, они нанесли контрудар. Не трудно догадаться, что он имел полный успех - теперь уже англичане потеряли 9 т. пленными, сотню танков и всю добытую территорию. У германцев не было танков, но была тщательно подготовленная точечная артподготовка и штурмовые группы, наводившие ужас на пехоту союзников. Впрочем, это не отменяло блестящего успеха первого дня наступления, общие же потери в итоге оказались примерно одинаковыми (36 т. немцев против 44 т. британцев). Битва продемонстрировала новые возможности союзных войск - для германских стратегов окончательно стало понятным то, что войну следовало выигрывать не позже лета 1918 г.

Итальянская катастрофа

Несмотря на однозначную репутацию итальянских солдат, сложившуюся до, во время и после этой войны, нельзя сказать, чтобы они плохо показывали себя в боях. Первоначальный порыв быстро угас в одиннадцати сражениях на Изонцо, но его заменила самая суровая из дисциплин в союзных армиях. Итальянских солдат наказывали, жестоко наказывали, практикуя порой такую древнеримскую процедуру как децимация. Их главком, маленький Кадорна, был как раз таким командующим, каким их представляли себе, начиная с двадцатых годов, критически настроенные массы: безжалостный офицер, гонящий на убой сотни тысяч солдат ради продвижения на пару сотен метров, замкнутый в своей касте солдафон, неспособный ни на что другое.

И тем не менее, в 1917 г. итальянцы добились самых значительных успехов начиная со своего вступления в мировую войну. Невзирая на тяжелые потери, итальянская армия постоянно теснила австро-венгров, угрожая то занять Триест, то прорваться в Тироль. Новый император Карл запросил у своих германских союзников помощи, оригинально мотивировав их на манер басни о каше из топора: мои войска не могут держаться, следовательно мы должны контратаковать и для этого у меня нет лишь одного - войск. Кайзер не устоял и выделил брату-императору 7 дивизий, состоящих из давних любителей итальянского гостеприимства: баварских, вюртембергских и прочих южно-немецких войск. Для численности им придали 6 австрийских дивизий и ударная группировка изготовилась... к удару.

Итальянское командование, что-то знало о готовящейся операции, но чего оно не знало точно, так этого того, что удар австро-немецкого клина разорвет их позиции в клочья. Они просто не представляли с кем им придется иметь дело.
Когда на недавно захваченных позициях стали разрываться газовые снаряды, а в небе господствовать вражеская авиация, то было уже слишком поздно, что-то менять. Уже на второй день наступления войска фон Белова продвинулись на 30 км, беря десятки тысяч пленных и гоня перед собой панически удиравших итальянцев. В этих боях лейтенант Роммель с несколькими ротами захватил до 10 т. итальянских солдат, некоторые полки бывших римлян маршировали на встречу с возгласами да здравствует Германия, да здравствует Австрия! В Милане привычно ожидали немцев, Кадорна вопил о том, что во всем виноваты подрывные элементы, наводнившие страну, прежнее итальянское правительство пало. Менее чем за две недели германцы взяли почти 300 т. пленных и продвинулись вперед на 130 км. Неподалеку уже была Венеция.

После первого разгрома, в начале ноября Кадорна наконец-то отправили в отставку - англо-французы не желали иметь с ним дело, а лишь их резервами тогда, казалось, можно было бы спасти весь фронт. Немцы, которые не ставили перед этим тренировочным наступлением особых задач, были вполне удовлетворены его результатом, особенно ярким на фоне недавно закончившегося наступления Хейга. За несколько дней они сокрушили итальянскую армию, в очередной раз спасли австро-венгерский фронт и продемонстрировали новые методы войны, включавшие в себя мастерское применение артиллерии, штурмовые отряды прорыва и авиаудары. Зато эта катастрофа привела к созданию Высшего военного совета союзников.

Поражение осман

Сколько веревочке не виться, все равно конец будет. Османская империя была еще слишком отсталой, чтобы на равных бороться с англичанами долгое время. Ее армия, насквозь пронизанная германскими и австрийскими офицерами, занимавшими все ключевые посты, начиная с капитанского и заканчивая фельдмаршальским званием, могла какое-то время обороняться - и не без успеха, но вечно это продолжаться не могло. В 1917 г. империя Османа начала крошиться.

В Месопотамии англо-индийская армия сумела оправиться от неудач прошлого года и начать новое наступление, постепенно продвигаясь к Багдаду. Все дело было в том, что прошлогодний победитель фон дер Гольц умер в том же прошлом году и был заменен природным пашой, который, как и все паши, мог только топать ногами и сердиться. Попытки плохо снабжаемых и уступавших числом турок остановить британский караван не приводили к успеху. Немалую роль в этих победах сыграли арабы Лоуренса Аравийского, поднимавшие пыль на горизонте. Занявшие весной Багдад англичане вытеснили турок к Мосулу и остановились, начав подготовку к финальному броску. Намного более важные события развивались в Палестине.

Весну и лето 1917 г. англичане провели в безуспешных попытках ворваться на Святую землю. Их почти 100 т. группировка дважды пыталась взять Газу и дважды была отбита, благодаря руководству генерала фон Крессенштайна, фактически командовавшего турецкими силами в регионе. Даже танки не помогли англичанам - вязнущие машины бесславно расстреливались немецкими и австрийскими артиллеристами. Наконец, после нескольких поражений, Лондон прислал упорного и драчливого армейского командира, генерала Алленби, поручив ему взять наконец-то Иерусалим. Союзникам очень нужна была победа, год проходил очень дурно и занятие такого города как этот могло развеять уныние, овладевавшее их лагерем. Помимо этого, союзные правительства стремились опередить германо-турецкие инициативы и первыми предложить сионистам (настоящим, а не из протоколов) создание национального очага в Палестине. За это евреи должны были... убедить русский народ продолжать сражаться на Восточном фронте. Таковой была цепочка событий, приведших в итоге к главной английской победе 1917 г.

Сначала англичанам удалось провести врагов при помощи ловко устроенного трюка - инсценировки потери важных штабных документов. Офицер разведки изобразил паническое бегство от турецких кавалеристов и оставил им трофей - смоченный конской кровью заплечный мешок с бумагами. Ознакомившись с ними, турки принялись ждать третьего удара в направлении Газы.
В последний день октября он действительно начался, но лишь как отвлекающий маневр. Главный был нанесен южнее, причем на острие были австралийские и новозеландские пехотинцы, фактически используемые в качестве драгун - пехоты передвигающийся на лошадях. Храбрые жители доминионов использовали свои штыки вместо сабель и совершенно смяли не ожидавших такого сюрприза турок. Турки потеряли больше 10 т. пленными и в поспешном бегстве оставили Газу, обстреливаемую англо-французской эскадрой. В город вошел еврейский пехотный батальон, а вся армия Алленби устремилась к Иерусалиму. Два солдата из его армии, в поисках еды обходили какую-то деревушку - неожиданно к ним приблизилась процессия лучших горожан, ищущих новых крестоносцев. Оказалось, что город был оставлен туркам - так британская армия заняла Иерусалим в декабре 1917 г. Конец года означала для осман окончательную потерю почти всех владений полученных с начала 16 века.


А на Западный фронт прибывали первые американцы. В Европе искренне думали, что США достаточно топнуть ногой и из ниоткуда возникнет многомиллионная армия, снабженная до отказу современным оружием. Английский король интересовался у генерала Першинга, командовавшего войсками США в Европе - когда американцы разместят свои 50 т. самолетов? Удивленный генерал отвечал, что у них есть лишь одна тысячная от этой цифры. Фактически, непосредственно с момента вступления в войну, американцы помогли лишь своим флотом - он участвовал в охране конвоем, а торговые суда не позволяли немцам перерезать океанские артерии союзников. Англичане ни во что не ставили американский флот, а французы - армию. Прибывавшие, несмотря на прежнее бахвальство немецких подводников, американские войска размещались в тылу: президент Вильсон и генерал Першинг не желали, чтобы их солдат постигла участь российских экспедиционных сил во Франции или Греции. США не были частью Антанты и американцы готовились воевать вполне самостоятельно. Впрочем, это не помешало Першингу передать в подчинение французам несколько собственных черных дивизий, органично вошедших в соседство с колониальными войсками Парижа.
Покуда же союзникам приходилось лишь разочаровываться - янки прибывали слабо вооруженными, без амуниции и какого-либо представления о характере будущих боевых действий. Их офицерских корпус с трудом справлялся с делом управления безмерно разросшихся вооруженных сил. Самое неприятное было в том, что представления о численности нового союзника тоже оказались завышенными - они обещали собрать около миллиона солдат к середине следующего года. Это звучало крайне разочаровывающе.

Между тем, германский рейхстаг открыто предложил заключить мир без изменения довоенных границ и репараций, а Папа Римский свое посредничество, но союзники предпочли проигнорировать эти жесты, сославшись на желание кайзера удержать Бельгию в орбите своей политики. Немецкие штурмовики поприветствовали новоприбывших американцев ночной вылазкой, убив троих часовых и уведя двенадцать солдат в плен. При этом один сообразительный зольдат умудрился отстать от своих и сдаться союзникам. Европа лишилась еще одного короля, а Антанта приросла новым союзником: греческого правителя наконец-то свергли, заставив потомков Геракла объявить войну Центральным державам. Под Парижем французы зачем-то расстреляли голландскую танцовщицу Мата Хари, обвинив ее в собственных поражениях.
Война продолжалась и конца ей не было видно.

[Oksnia]

Великий цикл о Великой войне - или летопись о Первой мировой (1914-1919)
часть 10


Нельзя сказать, чтобы министр-социалист Керенский не пытался остановить разложения армии - он пытался. Но самые лучшие зажигательные речи, по французской методе, с воздействием на слезные железы и барабанные перепонки слушателей, разбивались о посконно-онучевое до нашей губернии немец не дойдет и пущай буржуи в окопы лезут, а мы навоевались. Солдаты сначала целовали мундир главноуговаривающего, носили его к автомобилю и обратно, а потом шли на свои собрания выносить резолюцию за замирение.
Объяснить этим людям тонкости балканской политики и объединения славянских рек в одно больше море, из-за которых царь когда-то полез в войну, не смог бы и сам Цицерон.
Но новый российский вождь, первым в истории этой северной страны облачившимся в некий полувоенный костюм, продолжал маневрировать между германскими штыками и социалистическими требованиями демократизации армии. Институт комиссаров, введенный в войсках, регистрировал неуклонное падение дисциплины: когда-то беззаветная серая скотинка предпочитала портить собственную одежду и оружие, убивать сослуживцев и командиров, грабить и воровать, но не идти в окопы. Их, впрочем, можно понять - там были вражеские газы, огнеметы и снаряды. Солдат совершенно не вдохновляли новые синема, привезенные на фронт городскими, отряды ударников и женских батальонов смерти, созданных уже в совершенном отчаянии. Маленькую Францию когда-то спасла всего лишь одна девица, большую Россию решили спасать сотнями женщин, одетых в мешковатую форму. Всё это было позорно и неубедительно: гражданский порыв немногочисленной российской общественности тонул в море посконного равнодушия.

Июньское наступление и крах

Наступать решили на юге. Точнее, наступать решили везде, но успеха ожидали именно на в Украине. Во-первых, там были австро-венгры, а во-вторых, до этого два раза уже получалось, почему бы и в третий не попробовать? Победитель царской семьи, революционно заарестовавший их по приказу новых властей генерал Корнилов собирался отомстить австриякам за собственное пленение в 1915 г.
Внезапности, к сожалению, достигнуть не удалось - подобное чудо, в условиях деградации того, что когда-то было императорской армией и империей, было попросту невозможно. Улыбчивый генерал Гофман, хорошо знавший русскую армию еще по японской войне (наблюдая ее в полевой бинокль с японских позиций) был спокоен. Он уже подготовил контрудар, нужно было лишь дать выдохнуться последним боеспособным войскам врага и погнать остальных. Генерал совершенно не верил в революционный пафос Вальми, охвативший часть московской и петроградской общественности. Информация, обильно поставляемая из-за той линии фронта, свидетельствовала о том, что развал русской армии уже перешел уровень 1905 г., затмив его количественно.

И всё же, остаткам русской армии удалось последний раз блеснуть на полях мировой войны.
Начавшие наступление по в середине июня старому стилю русские сумели продемонстрировать старый стиль императорской армии. Если удар на германском участке Юго-Западного фронта вскоре затупился на второй оборонительной линии, то австро-венгерский фронт был быстро прорван, пусть и на узком участке. Когда донесения об этом пришли в Петроград, Керенский на весь мир объявил о возрождении прежнего духа его войск: вместо прежних рабов, погоняемых кнутом, в бой шли сознательные граждане, ведомые революционным мужеством. В действительности, дело обстояло немного иначе: старые реакционно-косные части из офицеров и ударников сгорали в боях, а новые сознательные солдаты революции митинговали, обсуждая занимать им новые позиции или нет - как это соотносится с обороной отечества без наступлений и захватов? Двухнедельные усилия пропали втуне, армия замерла.

Еще хуже дело обстояло на других участках. Северный фронт сражался с самим собой - немногие части, решившие все-таки пойти в атаку, подвергались нападению из собственного тыла. Итогом стала полная неразбериха и позорный провал в течении двух дней. Западный фронт, впервые применивший российскую вундерваффлю женский батальон, тоже не мог похвастаться большими успехами. Несмотря на то, что супротив одного германца выступило восемь революционных солдат, атака была отбита. Точнее сказать, она даже не началась. Солдаты заняли брошенные окопы первой линии, вспотели, устали и победно вернулись на свои позиции, хлебать щи. Офицеры пытались увлечь бойцов личным примером, но получали только пули, иногда в спину. На этом фоне женский батальон, потерявший половину личного состава, выглядел элитной частью. И только лишь на Румынском фронте дело обстояло прилично: во-первых, там были победоносные румыны, которым разлагаться было просто некуда, а во-вторых, русский генерал Щербачев, имевший удовольствие командовать тамошними войсками, использовал ударников в качестве заградотрядов. Поставленные в тылу у общеармейской сволочи, они гнали их вперед, занимать брошенные врагом позиции. Так что с территориальной точки зрения этот отвлекающий удар затмил собой все остальные. Но и там наступление было приостановлено вследствие общефронтового драпа в июле.

Теперь пришло время для задуманного германского ответа. Это выглядело как бросок топора в бочку с тестом: прогнившее дерево затрещало и обручи не выдержали. Десяток немецких дивизий погнал перед собою вдвое большее количество русских. Все плоды жертвенности солдат Юго-Западного фронта были потеряны в считанные дни. Вскоре австро-германцы уже маршировали по российской Украине. А перед ними бежало стадо убивавшее своих командиров, стадо насильников, стало грабителей и воров. Некогда гордая императорская армия вела себя как французские колониальные негры, превратившись в толпу сволочи, охваченную животными инстинктами. В июле с немцами дрались чешские легионеры и бельгийские броневики. На фронте объявились торжествующие Вильгельм и Карл. Бравый Корнилов сменил слишком заигравшегося в революционного генерала Брусилова на посту главнокомандующего. Последний отомстил ему словами о мозгах овцы.
Летом 1917 г. российская армия провела свое последнее наступление, наступление Керенского. Благодаря его провалу этот юрист-социалист успешно выпихнул своих более правых соперников из Временного правительства, возглавив преимущественно социалистический кабинет, с опорой на советы. Последствия этого не замедлили сказаться: все, что могло ухудшиться - ухудшалось еще больше и быстрее. Армия продолжала разваливаться, но еще быстрее прогнил тыл. Анархия захлестнула его: крестьяне захватывали землю, уничтожая вместе с пережитками феодального строя культурные поместья и успешные хозяйства своих односельчан, солдаты-запасники и солдаты-отпускники громили лавки и прочие питейные заведения (стала очевидна жалкость немецкой пропаганды, изображавшей русских в виде пьяных громил). Огромный Восточный фронт еще оставался на карте, но за числом дивизий уже не было прежней силы. Русская армия деградировала в беспорядочную массу, опасную лишь для собственных отцов-командиров и населения. Последнее было доведено к тому времени до такого состояния, что мечтало о приходе германцев, вместе с их знаменитым порядком. Не меньше чем о германской каске, простонародье и интеллигенция вздыхали о жандармах, о милой полиции, оберегавшей их всех от самих себя раньше.

Большевики и роспублика

В июле главной головной болью Керенского стали, как можно было бы подумать, вовсе не прусские, а самые, что ни на есть природные русские: Ленин-Ульянов и Троцкий-БронтеБронштейн. Эти симпатизанты германского рейха (наносившего могучие удары капиталистическому миру при помощи своей военно-социалистической экономики) укрепляли свое положение день ото дня. Покуда глуповатые российские либералы и социалисты спорили между собой, опасаясь реакционного право-монархического военного или черносотенного переворота, ленинцы, с их железной дисциплиной и африканской моралью, создали собственные партийные вооруженные силы, фактически контролировали часть столицы и ряд других городов, а кроме того продолжали свою агитационную работу в армии. При этом крайним упрощением будет считать их, вслед за порядочной публикой, простыми германскими шпионами. Это совершенно неверно, просто на короткий срок интересы немецкого кайзера и будущей мумии вождя большевиков совпали: Гогенцоллерну требовалось убрать с карты русские дивизии - и Ленину тоже. Первый исходил из военно-стратегических целей, а второй из социальных: армия, состоящая из темных деревенских мужиков, могла пойти за каким-нибудь генералом на белом коне, финансируемым толстосумами. Мудрый Ильич хорошо знал чем закончилась дорогая его сердцу Парижская коммуна: немцы разрешили разбитым французам победить собственных коммунистов. Он совершенно не собирался позволить Керенскому и Корнилову превратиться в Тьера и Мак-Магона, но так как прямо эти параллели проводить было нельзя, то большевикам приходилось разваливать армию исподволь, как бы защищая ее от реакции.
С апреля красные начали раскачивать лодку, являя собой пример чуть скрытых, как сказали бы сейчас, агентов госдепа германского генштаба и пятой колонны. В самом деле, основатель СССР был с позиции современного российского законодательства чудовищным уголовником, если не сказать хуже. Не успевший еще разобраться с украинскими сепаратистами и австро-германским наступлением новый премьер-министр душка Керенский решает победить хотя бы анархистов. Последние, вместе со своими лучшими друзьями большевиками, совсем уже потеряли страх и экспроприировали недвижимость столицы с легкостью, которой бы позавидовали братки пришедшие им на смену через восемьдесят лет. Правительство задумало показать силу и выселить анархистов из некоторых особняков. Трудящиеся массы столицы ответили забастовками, а когда мировая буржуазия подняла руку на святое, особняк самого т. Ленина - и пулями. На правительство пошли матросики-убивцы из Кронштадта, трусы-запасники, рабочие дружины и прочая красная гвардия. В этом деле главную роль сыграл не трусоватый лично Ленин, а авантюрный и боевитый Троцкий, хорошо ладивший со всякими анархистскими пассионариями и кокаинствующими леваками-содомитами. Уличные лозунги красных того времени были намного ближе к анархизму нежели к мировой коммуне - это было политически грамотнее и тактически выгоднее. Несколько июльских дней казалось, что они победят: массы были на их стороне, военная сила тоже. Будто волной смело говорливые головы социалистических недоумков объявившихся по всей стране с весны 1917 г. - всех этих когда-то таких боевитых социалистов-революционеров и даже травоядных российских национал-социалистов. Но партия нового типа поспешила, точнее ее попутал иудушка Троцкий: аппарат был еще не готов и большевиков смыла волна анархии. Они не сумели довершить дело простым и понятным образом, т.е. вооруженным захватом столицы. В очередной раз разрушенная контрразведка и захват в заложники некоторых политических деятелей все-таки не давали в сумме необходимого преобладания. Керенскому удалось перебить карты Ленина двумя козырями: все еще лояльными казаками и молодежью юнкерских школ. Горсть войск, с несколькими решительными офицерами, смела толпы и красные скисли: Ленин бежал, переодевшись в мужское платье. Гений русской свободы и чистая публика торжествовали, испуганная чернь немного подтянулась.


Военные и роспублика

Покуда социалисты делили сладкий пирог на одну шестую суши, военным приходилось очень туго. Их били со всех сторон: враги на фронте, собственные солдаты и даже тыл, переставший давать, что-то кроме призывов к новой демократизации войск и пополнений, состоящих из шкурников, которые после нескольких дней пребывания в рядах начинали унылую расейскую песнь голы мы и босы, дайте отдохнуть. Генерал Корнилов, ставший у штурвала в июле, имел простую программу наведения порядка: возвращение смертной казни на фронте, разгон всяческих советов и замирение тыла при помощи небольших отрядов крепких в моральном отношении войск. В этом он опирался на позитивный опыт первой русской революции 1905 г., когда пребывавшая после Мукдена в состоянии алкогольного мятежа русская армия была усмирена сводными офицерско-казачьими войсками. Генералу удалось пролоббировать смертную казнь для действующих войск и прифронтовая полоса украсилась трупами расстрелянных за трусость солдат. Для следующего этапа Корнилову требовалось политическое содействие, в лице первого гражданина временной страны Керенского. Последний же не говорил ни да, ни нет, пытаясь сманеврировать и оставаться над схваткой. Победа над ленинцами внушила ему опасную уверенность в том, что ситуация не так критична как это представлялось ранее. Кроме того, военная диктатура была давним жупелом всей окружавшей его лево-интеллигенсткой братии, так что первый министр рассматривал своего генерала как таран тех сил, что хотят отменить все завоевания 1917 г. В известном смысле, его опасения не были беспочвенными: стоящие за Корниловым, а точнее симпатизирующие ему круги из трогательно единых правых и либералов в гробу видали все эти завоевания и самого заложника демократии Керенского. Эти люди хотели конституционной монархии или республики, но никак не охлократии и демагогии, воцарившихся в несчастной стране.
То, что впоследствии назовут корниловским мятежом вызревало в течении июля-августа. Генерал искренне собирался действовать не против, а вместе с Керенским, так что общественно-политической частью операции никто не занимался, если не считать за таковое черновики обращений к населению. Военные всерьез рассчитывали на поддержку всей общественности, т.е. грамотной части страны. Остальных предполагалось легко разогнать даже не силой, а лишь ее демонстрацией. То что удалось в Петрограде мальчишкам-юнкерам под руководством капитанов, не могло не получиться у боевых генералов. Тайна замысла была вполне сохранна именно потому, что никакого замысла не было, а вот ожиданием грозы воздух был наполнен: о ней говорили все. В этой душной атмосфере слухов и дешевого интриганства, оба деятеля совершенно потеряли голову.
Наконец, Керенский вроде бы решился и дал отмашку на то, чтобы навести в столице порядок. Корниловцы начали свое продвижение к столице, но премьер-министр уже передумал. Внутренне не желавший этого и, по всей видимости, не совсем психически адекватный в эти дни Керенский передумал. С невероятной энергией он принялся разрушать то, чтобы было затеяно в том числе и при его участии. Наскоро составив себе алиби путем простейшей провокации с одним из многочисленных посредников от общественности между ним и Корниловым, премьер завопил о правом перевороте. Застигнутый врасплох генерал растерялся и, ответив встречным обвинением в предательстве, попытался закончить начатое. Всё раскололось - в последние дни августа часть высшего армейского руководства открыто выступила на стороне мятежного генерала, в то время как советы и комиссары поддержали правительство. После некоторых колебаний на этой же стороне выступило и образованное общество, включая прежних симпатизантов Корнилова. Его войска, растянувшиеся на железных дорогах, еще были готовы навести порядок для законной власти и своего генерала, теперь же ситуация совсем запуталась. Разочарованные и обездвиженные обструкцией железнодорожников, они стали легкой добычей пропаганды. После нескольких дней бескровной борьбы корниловская операция закончилась полным провалом. В значительной степени пострадал и Керенский - для всех была очевидна его скоропалительная перемена дирекции. Некогда популярный народный трибун стремительно превращался в жалкого балаболку. Торжествовали лишь большевики, амнистированные для победы над заговором генералов: верность их анализа была очевидной - как только успехи демократизации армии и тыла стали расти, так сразу же реакционные генералы попытались возвернуть все взад, легко оттеснив верховного говоруна. Они стали доминировать в советах, лишив Керенского второй, после армии, опоры. Неудачное движение, таким образом, откатило ситуацию к марту 1917 г. и сильно ослабило все лояльные к привычному общественному порядку группы.
В дни, последующие после ареста Корнилова, Керенский возглавил реформированное правительство и провозгласил новую Российскую Республику, совершенно спокойно управившись без Учредительного собрания и окончательно распущенной Государственной Думы. Никто уже и не вспоминал, что именно против роспуска последней когда-то якобы началась Февральская революция...

Последние удары

Между тем, Россия все еще участвовала в войне. Западные союзники, с ужасом убедившиеся в том, насколько их представления об американской армии разнятся с действительным положением дел, буквально молились на Восточный фронт. Теперь от него требовалось хотя бы существовать, оттягивая те десятки немецких дивизий, которых так не хватало кайзеровским генералам для последнего броска.

Лондон и Париж уже не знали как укрепить своего восточного союзника: кредиты, посулы территориальных приращений и военное снабжение воспринимались Петроградом с безучастностью смертельного больного.

Многочисленные западные наблюдатели указывали на сотни признаков подступавшей катастрофы. Французы и американцы еще смотрели на ситуацию достаточно оптимистично, ожидая каких-то позитивных изменений, но англичане уже уверились в неизбежности развала русской армии и наступления анархии.
Германцы недоумевали - после отражения летнего натиска на Восточном фронте можно было бы ожидать каких-то жестов со стороны русских, но их не было. Восточный фронт продолжал существовать, делая положение рейха крайне опасным в перспективе развертывания американской мощи. Следовало провести ряд небольших операций, для окончательного сокрушения духа врага. При этом нужно было не пересолить - немцы опасались, что слишком сильные наступательные удары сплотят расползающуюся Россию и мобилизуют ее на дальнейшую борьбу. Заодно генералы хотели отработать новые методики особо точной стрельбы артиллерии, инфильтрации штурмовых групп пехоты и взаимодействие с авиацией.

Начало было положено Рижским погромом в сентябре: подавив точечными ударами химических снарядов российскую артиллерию и передовые позиции, немцы быстро взломали фронт и захватили столицу Лифляндии на третий день после начала операции. Русские, бросив ненужные тяжести навроде пушек, отступали налегке, подбадриваемые с воздуха немецкими аэропланами. Командовавший там русский генерал, метко охарактеризованный одним современником как алкоголический лимон, перешел впоследствии на службу к большевикам. Довольный своими солдатам кайзер вновь прикатил на Восточный фронт, посетив отвоеванный город. Рижане в отместку писали своим петроградским корреспондентам о рыцарской немецкой армии и воцарившемуся на улицах спокойствию. Жесткая немецкая оккупация выглядела почти мирным временем на фоне предыдущих углублений революции в исполнении солдатских масс.

Через полтора месяца тевтоны сумели провести первую удачную морскую десантную операцию в мировой войне, по-фрейдистски назвав ее "Альбион". Покуда представители Балтфлота бредили созданием какого-то особого матросского университета, германцы за считанные недели до Октябрьского переворота высадили на Моонзундских островах несколько полков. Эти полки дедов из ландвера и пленили 20 т. гарнизон, снабженный всем для длительной и успешной борьбы, (до аэропланов включительно). На этот раз германскому флоту, безуспешно прозябавшему на Балтике долгие годы войны, удалось, что называется, блеснуть: был потоплен старый российский линкор, а немцы отделались несколькими эсминцами и тральщиками. Впоследствии советские писатели напишут массу басен о балтийских матросах-братишках, но, увы и ах, в тех боях они проявили себя как и всегда - трусливыми шкурами. Разложение гарнизона дошло до такой степени, что защитники не давали собственным офицерам портить пушки - германец рассердится. В Петрограде возникла паника, немецкого прыжка на столицу ожидали в самое ближайшее время. Настало время двинуть в бой последний резерв революции: прославленные полки Петроградского революционного гарнизона, почти 150 т. отчаянных вояк, поклявшихся на своих собраниях положить жизнь на алтарь революции.

[Oksnia]

Великий цикл о Великой войне - или летопись о Первой мировой (1914-1919)
часть 11

Русский Бонапарт, жалкий фигляр Керенский, помесь гоголевских Хлестакова и Манилова, конечно и не думал, что отправка на фронт разложившейся петроградской сволочи, даже наружно не выглядящей по-солдатски, как-то поможет остановить немецкие дивизии. Он собирался поразить левый мятеж точно так же как до этого поразил правый. Алгоритм его действий, собственно говоря, не поменялся: сначала милостиво поощрять, потом спровоцировать и подавить, выступая в позе обманутого в лучших ожиданиях. Подобно тому как Керенский взрастил корниловщину, верховный временный правитель поощрял и ленинщину, позволив недавно разбитым красным вновь вооружаться, на абсолютно легальных условиях. Более того, их даже пытались ввести в Предпарламент, еще одно уродливое детище постфевральской империи - некий эмбрион парламента и будущего всероссийского кабака, Учредительного собрания. Не прошло и нескольких месяцев как большевики вновь достаточно окрепли, чтобы в третий раз за 1917 г. попытаться взять власть вооруженным путем. В этом стремлении их полностью поддерживал глава Временного правительства. Он полагал, что легко разгромит мятеж, после которого фигурок на доске уже попросту не останется. Он ошибался.
Летнее поражение раскололо верхушку большевиков, многие из которых еще не забыли того, что их партия когда-то принадлежала к социал-демократическому движению. Они не желали жертвовать теорией ради чечевицы непосредственной власти, приближаясь в этом к остальным российским движениям. Ленина и Троцкого эти попытки апеллировать к собственной идеологии только раздражали: первый стремился к власти с необыкновенной, поразительной для российской интеллигенции силой, второму же в принципе претила статика, он был готов вступить в сражение только ради самой драки. Им не стоило особых трудов сломить волю остальных вождей и после короткого сентябрьского флирта с властью и другими социалистическими партиями, большевики вернулись к прежнему сектантскому отрицанию всех кроме себя. В этом схоластичном подходе они оказались правы с практической точки зрения: осенью 1917 г. в России им попросту не с кем было договариваться и делить власть. Оставшиеся легальные (в массовом сознании) партии и движения представляли из себя такое жалкое зрелище, что вступать с ними в союз могли лишь подобные им политические импотенты. А Ленин, в этом смысле, был настоящим мужиком - он легко сошелся с романтиками вечной борьбы из левых (т.е. совсем больных на голову) социалистов-революционеров и анархистскими мечтателями (с бомбами и наганами). Это был боевой союз, в котором жалкие недоумки вроде меньшевиков были попросту не нужны.

Переворот

Ильич быстро завоевал Петроградский совет, способный по старой памяти еще вызывать какие-то чувства в массах, напоминая им о героическом Феврале. Поставив своей целью совершить вооруженный переворот - и декларировав ее на своих публичных собраниях, он еще на первых этапах легко переиграл своего соперника-истеричку. Керенский хочет вывести отдельные петроградские полки на фронт? Да это же провокация, товарищи, посмотрите! Выводятся самые сознательные, революционные полки! Для чего? Для того, чтобы германцы перебили их на фронте, покуда в тылу черная сотня, корниловцы, буржуазия и помещики будут устраивать нам правую диктатуру и карачун! Караул, завоевания революции в опасности! И все дружно захлопали: гарнизонные солдаты (потому что не хотели из столицы в окопы) и социалисты (потому что правый переворот, товарищи, неизбежен). В октябре большевики провели через столичный совет собачьих и рачьих депутатов создание военно-революционного комитета, задачей которого было не допустить правого переворота. А фактически занимался он подготовокй левого переворота - и это было архиверно и правильно, ведь что есть лучший способ не допущения переворота правого? правильно - превентивный переворот влево! Так побеждало всесильное учение большевиков, так выигрывались классовые битвы современности.
Решительный шаг был предпринят в тот октябрьско-ноябрьский день, когда вышеуказанный комитет, читай большевики, постановил сменить правительственных комиссаров в армейских частях, с делегированием им права отменять любые контрреволюционные решения военных. Говоря проще, большевики брали петроградский гарнизон в свои руки. Покуда правительство еще переваривало эти известия, большинство его недреманных очей уже было сменено, а Красная гвардия получила оружия прямо из армейских арсеналов. Керенский еще раз попытался сыграть свою излюбленную роль и, выигрывая время, потребовал Петроградский совет дистанцироваться от большевиков. Представитель социалистической интеллигенции будто забыл, что русская демократия не смогла бы даже разрешить вопрос о нужниках, не вступив в многочасовой спор, с цитатами из сокровищниц мировой мысли. Ленин и не подумал отступать.
После этого началась борьба между 2 т. защитников временных и большевиками, пользовавшимися молчаливой поддержкой большинства гарнизона и нейтралитетом столицы. Керенский, как обычно, медлил с нанесением решительного удара, даже в той ситуации: по сути его люди действовали оборонительно. Правительственные войска, состоящие из мальчишек-юнкеров, немногочисленных офицеров, казаков и женского батальона попытались обездвижить Ленина. Они захватили типографию большевиков и попытались развести мосты, сделав сообщение между частями города невозможным. Никто и не пытался ударить по штабу мятежа или прямо по его вождям - в царившем тогда сумбуре это было бы воспринято как деяние безусловно недостойное революционной эпохи. То что жизнь нескольких социалистов стоит жизней сотен (как оказалось впоследствии - миллионов) жизней других жителей страны никого не заботило. Боролись, между собой, ведь тоже социалисты - выходец из социал-демократов Ленин был ничуть не хуже выходца из социал-революционеров Керенского.
Между тем, оставшиеся нейтральными социалисты наконец-то вынесли свое суждение о текущем моменте. Они предпочли... не делать ничего, ограничившись советами о том как улучшить жизнь трудового народа. Для главноуговаривающего это было большим поражением - большевикам ведь специально давали сунуть голову в петлю, чтобы потом повесить их с согласия всей социалистической братии, а теперь такой афронт! Ленин прибыл в Смольный и торжествовал - верные правительству отряды разоружались, все попытки воспрепятствовать перевороту легко парировались, а на помощь восставшим уже шли братишки из Кронштадта.
Уже наутро второго дня борьбы Керенский обнаружил, что бороться ему, в сущности, нечем. Последней каплей стал отказ казаков выступить на спасение гения русской революции. Всё развалилось, буквально как карточный домик. Человек, клявшийся умереть в борьбе за это, трусливо сбежал из столицы, бросив собственное правительство. Для него была по эсэровски экспроприирована американская машина из посольства и символ русской интеллигенции укатил вон. Право слово, достойнее было бы переодеться в женское платье.
Немногим позже красные играючись разогнали тот самый Предпарламент, на котором социалисты ранее отказали в доверии Керенскому, не поддержав его борьбу с Лениным. Дело оставалось за малым - добить ничтожное правительство, укрывшееся в Зимнем дворце. Это не составило особого труда. Под прикрытием фальшивого (холостого) выстрела крейсера "Аврора", ленинцы ворвались в резиденцию временных и покончили со всей комедией. Задолго до штурма министров покинули последние защитники - дети и бабы, виноват, юнкера и доброволицы. Их разоружали, а кое-кого и насиловали, по предпочтениям. Министры отправились в крепость - посадив туда в свое время много своих невиновных предшественников и противников, они по праву заслужили эту жалкую и позорную участь всей своей деятельностью.
В Петрограде все прошло как по маслу, с десятком убитых, а вот в Москве пришлось побороться. Тамошние офицеры, в числе нескольких сотен, и небольшое количество нормальных студентов, сумели поначалу развеять скопища красных, отбив у них Кремль. Какое-то время казалось, что восстание в Москве потерпело крах и местные большевики, напуганные подобными же известиями из Петербурга, охотно пошли на переговоры. В этом им, как всегда, помогли нейтральные социалисты, все эти меньшевики и т.п. группы. Пока они разводили сражавшихся, пришли известия о победе ленинцев в Петрограде, а вслед за ними - и подкрепления. После этого началось разоружение и избиение защитников Временного правительства - так советская власть восторжествовала и во второй столице.
В период между взятием Зимнего и потерею Кремля, большевикам пришлось выдержать еще один, финальный раунд борьбы с Керенским. Последний из могикан министров, неуловимый Джо русской революции и просто душка, после бегства из Петрограда попытался поднять армейские полки на борьбу с большевиками. Но серые герои в серых шинелях не собирались идти воевать куда-то, раз уже они давно не занимались этим на фронте. Их офицеры, даже если бы они могли повести кого-то в бой, слишком презирали обанкротившегося правителя, чтобы рисковать жизнью, сражаясь за одного левого против другого. Такой же позиции придерживались и генералы, когда-то не защитившие и венценосного верховного главнокомандующего: многие из них уже нащупывали свое место при новой власти. Одному из них, впрочем, идея спасителя на белом коне показалась достаточно заманчивой, благо он был казаком. Генерал Краснов повел на Петроград десять сотен своих кавалеристов и Керенского с барышнями. В пути к ним присоединялись другие бойцы, смутно представляющие за кого они вообще идут воевать. Символом этой борьбы стал отец русской социал-демократии Плеханов, помиравший аккурат посреди линии фронта между ленинцами и красновцами. После нескольких дней похода распропагандированные казаки согласились купить головой Керенского свой беспрепятственный отъезд домой, но последнему вновь удалось сбежать. Он вообще был юрок, этот человечек. Так провалилась последняя полулегальная попытка подавить восстание Ленина.
Октябрьский переворот (революция) стоил бывшей империи всего ничего - немногим более пяти сотен погибших. Большевики декларировали победу рабочих и крестьян, пообещав дать землю, рабочий контроль над производством и, самое главное, мир без аннексий и контрибуций.

Ставка и Брест-Литовск

Покуда министр-душка переодевался в женское, Россия формально продолжала оставаться в войне. Немцы, с радостным изумлением наблюдавшие стремительную деградацию их многомиллионного противника, панически боялись спугнуть этот процесс резкими движениями, так что для большинства революционных солдат Восточного фронта война означала безвредную жизнь в прифронтовой полосе. События в тылу были восприняты достаточно равнодушно - петроградские гарнизонные солдаты вызывали у фронтовиков враждебность, но защищать керенщину они тоже не собирались. Попытка Ставки двинуть хоть что-нибудь на Петроград и Москву с треском провалилась. Впрочем, чего можно было ожидать от армии, в которой солдаты отказывались рыть себе отхожие места, предпочитая гадить там же где жить и столоваться? Оставшийся на хозяйстве начштаба генерал Духонин попытался совместить несколько ролей сразу. Он вынужденно принял верховное главнокомандование, собрал представителей общественных (т.е. все тех же социалистических) сил и изыскивал средства для противодействия случившемуся перевороту. Конечно же социалисты не подвели, т.е. действовали как и обычно: т.е. со вкусом отобедали, всласть поговорили и убыли восвояси. Покуда в Ставке многоглаголили все эти гоцлиберданы, к ней уже направлялись первые отряды большевиков, в лице героической матросни с Балтики. Руководил им новый большевистский главнокомандующий русской армии - прапорщик Крыленко, будущая звезда и жертва громких политических процессов в СССР. Моральный и физический урод, он будто сошел со страниц Преступного человека Ломброзо. Его войско, впрочем, было еще хуже: отстраненного от командования, после отказа выполнять ленинский Декрет о мире, Духонина сначала арестовали, а потом и убили, бросив тело на штыки. Даже непонятно, откуда у матросиков, убивавших с весны 1917 г. своих офицеров, было такое озверение - как будто они уже отвоевали только начинавшуюся гражданскую войну. Таким образом, в декабре Ставка была завоевана и Ленин получил командование над самой большой армией в мире. Большевики немедленно приступили к переговорам с Центральными державами, пригласив к этому процессу и Антанту. В середине декабря стороны, после предварительных консультаций, сошлись в оккупированном немцами Брест-Литовске.
Когда перед проглотившими шомпола генералами из поезда начала вываливаться советская дипломатия, многие решили, что к ним ошибочно попала делегация отправившаяся на слет сионистских организаций. Иначе говоря, концентрация евреев была чересчур неприличной. Но, что поделать, большевики черпали свои кадровые резервы среди социалистов, а там в начале века с русскими было не очень хорошо. Стоит прямо заметить, что подавляющее большинство этих делегатов искренне считало себя интернационалистами и говорить об особой жидовской политике не приходится - а жаль, возможно евреи что-нибудь бы да придумали. Между сынами Израиля улыбаясь ходили природные русские генералы и адмиралы, некоторые из которых вели армии и флоты вместе с великим князем на Берлин в 1914 г. В качестве представителей, так сказать, от сохи и станка, уезжающие делегаты подхватили несколько простонародных харь. Последним так понравилось столоваться среди господ немецких офицеров, что впоследствии стоило огромных трудов посадить их в уходящий домой поезд. В общем, это была действительно встреча двух миров: приличного и нового.
Немцы, организовавшие эти переговоры, выдвинули перехваченный у американского президента лозунг о свободе малых наций Европы. Российская империя, посмеиваясь говорили они, была, по мнению ваших вождей, тюрьмой народов. Германская и австро-венгерская армия разбили эти цепи и дело обстоит лишь в том, чтобы зафиксировать уже случившееся. Иначе говоря, немцы собирались привести проснувшиеся народы Прибалтики, Украины, Кавказа, Финляндии и бывшей Польши в орбиту своего влияния, перехватив англичан и американцев. Таким образом, на место грубой аннексии и кулуарных кабинетных разделов прошлых веков приходила политика народного волеизъявления. Гинденбург и Людендорф, особо курировавшие Восток, уже создали ряд вассальных государств на территории бывшей Российской империи: немецкие фюрсты, как и прежде, стали выбирать себе новые королевства.
Даже интернационалистам эти условия показались непомерными: во-первых, было обидно, что немцы выступают с безупречных позиций, против которых можно было возразить лишь фразами о продолжении войны, во-вторых, продолжать эту самую войну было решительно невозможно. Первая делегация установила состояние временного перемирия и убралась восвояси. Появившаяся менее чем через неделю вторая, была усилена женщиной-террористкой Биценко и вождем-горланом Троцким. Лев Давидович смотрел на сидящую напротив буржуазию как ледоруб на Альпы и второй раунд совершенно не удался. Немцы, конечно, диктовали волю победителей, но были абсолютно корректны и находились в своем праве. Интернационалист Троцкий не мог прямо озвучить своего отвращения к оппонентам, но в остальном вел себя как совершеннейший скандалист. Внутренне он был готов продолжить войну, хоть бы и за Уралом. На тот момент, как казалось, у советского правительства не было достойных конкурентов: собравшееся, наконец, Учредительное собрание они уже разогнали, движения в Сибири, Дону и Кубани только начинались, а первую войну с украинской державой большевики уже блистательно выиграли.
Это не помешало Центральным державам подписать в самом начале нового 1918 г. первый в идущей Мировой войне мир - с объявившейся украинской делегацией, представлявшей собой в Бресте всю (остававшуюся на тот момент) Украинскую Народную Республику. Так как Троцкий продолжал увиливать от какой-либо конкретики в русле немецких предложений, то из Берлина последовал недовольный затягиванием дела рык генерала Людендорфа. Герой Льежа мысленно уже был в Париже и это переливание на Востоке из пустого в порожнее было ему против шерсти. В конце концов, спрашивал он, почему мы идем на поводу у какого-то фанатика, превратившего свое место за столом переговоров в трибуну агитатора? Немцы выдвинули ультиматум, на что Троцкий ответил своим знаменитым ни мира, ни войны и отказавшись как от первого, так и от второго, убыл вместе с представителями рабоче-крестьянской власти домой.


Последние бои и мир

Оставив германцев с носом, большевики демобилизовали армию и были, со своей точки зрения, совершенно правы. Та разложившаяся масса, занимавшая в начале 1918 г. многокилометровый Восточный фронт, не могла принести им ничего полезного. Защищаться она была все равно не способна, а вот стать орудием в чьих-то руках - кто знает? В любом случае, старая армия подлежала уничтожению вместе со старым режимом, его представителями и другими бывшими людьми, стремительно превращающимися во вредных насекомых.
Поэтому, когда спустя неделю после убытия т. Троцкого несколько десятков немецких дивизий перешли в наступление, противостоять им было некому. Немцы спокойно разоружали старую армию и легко разгоняли новую гвардию. Им достались буквально горы все еще не разворованных военных запасов, накопленных аж с 1916 г. Города и целые области захватывались после прибытия эскадрона кавалеристов, десяток солдат пленял целые батальоны. Наконец, у Нарвы германцев встретило самое наиреволюционное воинство, под водительством будущего американского шпиона, а покуда красы и гордости мирового пролетариата, товарища матроса Дыбенко. Матросня, возглавляемая красой, удрала с такой скоростью, что догнать их не сумели бы даже танки Гудериана, не говоря уже о пехотинцах Гофмана. Впоследствии, именно в этих боях, по легенде, родилась непобедимая и легендарная... несмотря на замаранные революционные галифе Дыбенко. В общем, прошло менее недели после разрыва перемирия, а немцы уже стояли под Петроградом, прошагав за эти дни немногим меньше чем за предыдущие годы. Германская дивизия, высадившаяся в Финляндии, помогла белым финнам изгнать красных русских. Еще веселее дело обстояло в Украине: там немцы и австро-венгры с боями вытеснили опротивевшую всем советскую власть, освободив в марте Киев и дойдя до Курска и Ростова. Они корректно пропускали для торжественного входа в города украинские войска, сформированные из пленных бывшей императорской армии и вообще находились там в почетной роли союзников-интервентов, а не оккупантов. В дальнейшем эта дипломатическая тонкость обернулась сочетанием наступившего порядка, сытости и достойного поведения их войск со всеохватным вывозом всего представлявшего ценность нах фатерлянд. Но это уже выходит за рамки цикла, а потому вернемся к нашим козлищам, отделившимся от других агнцев.
Их положение было безвыходным: печально констатировав, что этот зверь прыгает быстро, практичный Ленин сумел заставить свою коалицию большевиков и левых эсеров пойти на немецкие условия. Последние отрезали от Российской республики большинство нерусских территорий, оставляя Ленину власть всего-лишь в примерных границах современной нам (2016 г.) Российской Федерации. В этом смысле, мир действительно оказался без аннексий, хотя и с контрибуциями: большевикам пришлось пойти на выплату 6 миллиардов марок, не считая удовлетворения тех убытков, что понесли подданные Центральных держав из-за революционной законности Октября. Москва потеряла Прибалтику, Украину, Польшу, Белоруссию, часть Кавказа и полностью сдавала Черноморский флот. Последнее было особенно обидным, ведь в отличие от своего балтийского коллеги, российский флот на Черном море действовал вполне успешно и к 1917 г. господствовал на нем. С трудом найдя желающих подписать этот, по выражению Ильича, похабный мир, красные отправили третью делегацию, согласившуюся на всё в начале марта. Так или иначе, но ПМВ на Востоке закончилась, а германские и австро-венгерские дивизии устремились на Запад.

Продолжал свою героическую эпопею неуловимый немецкий полковник Леттов-Форбек, заставивший Антанту выставить по пятьдесят солдат против каждого его бойца. Он держался в Гермнаской Юго-Западной Африке так долго как только мог, а когда эта возможность исчерпалась... что ж - он перенес войну в колонии врага. В общем, это был достойный тевтонский ответ на Лоуренса Аравийского. Не говоря уже о том, что добрые немецкие африканские негры доставили впоследствии намного меньше неприятностей чем разбуженные Герценом Лоуренсом арабы.
Англичане, отраженные у Пашендейла и Камбре, утешали себя вступлением в войну Америки и взятием Святого города. Французы, чей порыв и пехота чуть не сгорели в весенних боях, с опасением ожидали наступления нового года, за котором, неизбежно, должно было последовать наступление Людендорфа. Они уже поняли, что американские дивизии смогут полноценно участвовать в войне не раньше середины 1918, а то и начала 1919 г. и не делали из этого особенно утешительных выводов. Тем не менее, пришедший в конце года к власти Клемансо, помнивший прошлое падение Парижа, был настроен воевать до конца, какой бы тяжелый путь к победе не пришлось пройти. После недолгих колебаний к этой бескомпромиссной позиции присоединились Ллойд-Джордж и новый итальянский премьер Орландо. Последнему, впрочем, никто не верил.

Союзники, в целом, проявили себя в русских октябрьских событиях достаточно пассивно. Они лишь регистрировали происходящее, не имея возможности как-то помешать побеждавшему Ленину. Более того, Антанта готова была закрыть глаза и на внутриполитические... мероприятия большевиков, лишь бы они сохраняли фронт против Германии. Степень отчаяния охватившую Лондон и Париж характеризует проект восстановления этого фронта за счет японской интервенции и чехословацких дивизий. Покуда же японцы высадились на Дальнем Востоке, а англичане на русском Севере, заняв Мурманск, чтобы кайзеру не досталась свезенная туда Антантой амуниция и припасы. В общем, там было над чем поломать голову: вместе с потерпевшей крушение Россией, вышла из войны и Румыния, вписавшая в ее историю несколько славных страниц. Королевство без территории не могло более сопротивляться и склонило выю перед Макензеном. Таким образом, в 1917 г. Антанта потеряла два государства, а получила четыре, да каких: вместо России и Румынии она приросла Америкой, Бразилией, Грецией и Китаем. Последний мотивировал свое вступление в войну тем, что кайзер делает из трупов своих (и чужих) солдат мыло или сахар, о чем достоверно известила мир английская пресса. Впрочем, спустя десять лет англичане все-таки извинились.
Берлин и Вена могли быть довольны, но только лишь относительно положения на начало 1917 г. Центральные державы охватывал голод, причем если Германия держалась еще вполне сносно, то Австро-Венгрия, турки и болгары переносили тяготы с намного большим трудом. Молодой австрийский император Карл пытался удержать свое государство от распада, но часть местных политических элит безошибочно почувствовала в новой политике президента США Вильсона шанс создать свои национальные государства. Многовековую империю Габсбургов мог спасти только мир, но надежд на соглашение с союзниками почти не оставалось, ввиду давления Вашингтона. Турция и Болгария держались только верой в скорую победу Германии.
И действительно, впервые с 1914 г. кайзеру и его генералам представился реальный шанс закончить войну, разгромив врага на Западе также как и на Востоке. Теперь, когда немцы могли сосредоточить основные силы своей армии во Франции, можно было надеяться на взятие Парижа и достойный мир. А пока новой приметой войны стали воздушные удары устрашения по городам: двадцать английских машин убили сотню горожан в Кельне, тридцать немецких ответили пятьюдесятью смертями в Лондоне - английская столица была регулярным объектом для все более крупных немецких бомбардировщиков... Где-то в Италии из тюрьмы вышел гонимый за правду генерал Дуэ. Он внимательно читал известия об охватывавшем Лондон смятении - кажется у итальянцев появился шанс воевать в будущем не сражаясь на суше и море, но благородно обрушивая смерть с воздуха! Концепция воздушного террора начала свою жизнь.

[Oksnia]

Великий цикл о Великой войне - или летопись о Первой мировой (1914-1919)
часть 12

Почему бы нам не заключить мир, в самом деле? Союзникам, из своего далека, второй рейх казался уже чем-то если и не необоримым, то чрезвычайно мощным, но немцы-то хорошо знали примерное положение дел у себя и своих союзников. В начале 1918 г. в Германии вышли на забастовку около миллиона рабочих, население страдало от нехватки самых привычных в прошлой благоустроенной жизни вещей, а немецкие братья по оружию и вовсе держались на честном слове. Германский военный социализм творил чудеса на производстве, но всему есть свой предел. Дипломатам, так удачно состряпавшим мир на Востоке, казалось, что наступил очень удачный момент для переговоров - по крайней мере эту, еще одну, последнюю, попытку следовало предпринять перед последним же рывком на Западе. Англичанам намекнули о переговорах, но те, подумав о последствиях мира с устоявшей Германией, отказались. Теперь последнее слово оставалось за генералами.

Простейший арифметический расчет (убывающее число живой силы + развертывающаяся американская армия) говорил о том, что победа Центральных Держав должна быть одержана уже в этом году и одержана быстро. Никаких изматывающих сражений а-ля Верден! Мощный, хорошо подготовленный внезапный удар - как в России - и марш на Ла-Манш! Людендорф, главный мозг и нерв германского военного планирования, был на пике своих возможностей. После старта в Льеже, когда этот, хмуро глядящий на нас с фотографий, человек лично повел солдат в бой, он дошел до высшей точки а своей карьере: теперь в его руках была вся немецкая армия. Это захватывало, но и пугало: генерал боялся споткнуться на финише. В начале 1918 г. он объезжает Западный фронт, пытаясь нащупать место прорыва. Интуиция и здравый военный расчет подсказали ему верный ответ - с середины января подготовка началась.

Замыслы и силы

Людендорф не хотел повторения Вердена и Пашендейля, а потому решил ударить встык, между английскими и французскими позициями. Там где когда-то Хейг и Жоффр попытались нанести генеральное поражение немцам в битве на Сомме. Объектом атаки, после некоторых споров, были выбраны англичане: их армия, как полагали немцы, находилась в худшем моральном состоянии нежели французы, а кроме того испытывала больше трудности с резервами. Разгром англичан, крушение наподобие итальянского у Капоретто, сделает задачу сохранения единой линии фронта для Антанты невозможной. Таким образом, солдаты кайзера добьются свободы маневра, как в летней кампании 1914 г. Но, на этот раз, уже без сюрпризов! Операция в которую Гинденбург и Людендорф вложили столько надежд получила символическое название "Михель": в честь архангела, покровителя немцев, победившего Сатану и венгров в памятной битве 955 г. Кроме того, для немцев Михель в ночном колпаке и свечой в руках был самоназванием и образом, как русский Иван или медведь. Эта образность и помощь высших сил, в какой-то мере должны были скрасить нехватку у немцев нового вида вооружения - танка.

Титаническими усилиями, германцы сумели разработать и построить два десятка собственных, монструозных пушечно-пулеметных А7V, но даже вместе с трофейными английскими машинами это была слишком незначительная цифра (меньше сотни) против тысяч английских и французских танков.
Зато у немцев было кое-что другое.

Во-первых, они впервые с 1914 г. смогли сконцентрировать достаточные силы для наступления - перебросив с Востока четыре десятка дивизий (примерно столько же осталось), они довели общее число своих войск на Западе до 192 дивизий против 178 у Антанты. Во-вторых, несмотря на то, что солдаты этих дивизий смотрелись уже не так как свежие американцы или сытые англо-французы, несмотря на четырехлетний отбор войны - они все еще оставались лучшей в мире армией. Солдаты в фельдграу были вооружены автоматами, легкими минометами и пулеметами, за ними, в отличие от первого года войны, двигались десятки тысяч грузовиков, чудовищно грохотавших из-за нехватки резины. Пехота научилась действовать небольшими группами, основой которых стал пулеметный расчет. Немецкая артиллерия уже творила чудеса, теперь девять десятых ее стояло на Западе. Действия артиллерии координировала авиация, неизменно превосходящая воздушные силы Антанты с 1915 г. Острием прорыва должны были стать штурмовики, с их инфильтрацией в линию обороны врага, размыванием его позицией и наступлением вперед без оглядки на фланги. Опыт успешных военных кампаний в России, Италии и на Балканах был методично изучен, сжат до тактических инструкций и доведенн со всей тевтонской основательностью до самого последнего ефрейтора в армии рейха. Офицерский корпус как и всегда попросту не имел себе равных, солдаты прошли через месяц мучений и подготовки.
Теперь эту сжатую пружину следовало применить со всевозможной эффективностью. Людендорф собрал для первого, самого важного в будущей цепи наступлений, удара около восьмидесяти дивизий. Он внимательно изучал опыт неудачных союзнических наступлений прошлых лет, придя к выводу, что неудачи предопределили отсутствие тактической внезапности, медленность нарастания и очевидность целей. Избранное им место прорыва великолепно соответствовало его замыслам: в случае успеха немцы могли угрожать как британским базам на побережье, так и Парижу.

Людендорф не ошибся с выбором. Удар приходился по самому слабому участку союзного фронта. Англичане и без того испытывали нехватку в солдатах - после провалов 1917 г. премьер-министр Ллойд-Джордж попросту посадил ненавистного ему Хейга на голодный паек. Он отказывался направлять призывников во Францию, в попытке предотвратить еще одно тупоумное наступление своего шотландского подчиненного. Эта неспособность неистового валлийца навязать свою волю скотту-фельдмаршалу забавно выглядит на фоне общепринятого мнения об особом милитаризме рейха и всесилии Гинденбурга с Людендорфом, страдавших от любого запроса в рейхстаге. Кроме того, из всех армий Хейга удар пришелся по наиболее слабой, во всех отношениях, армии. Занявшие часть оставленных французами, из-за уговоренного сокращения их линии фронта, позиций, солдаты этой армии никак не успевали подготовиться к будущим испытаниям. Командовавший ими генерал, любимец Хейга, слыл малоспособным даже среди своих коллег. Этот кавалерист старой школы прославился лишь постоянными неудачами, неизменно сопровождавшимися тяжелыми потерями. Фельдмаршал ценил его за храбрость - генерал продолжал атаковать даже тогда, когда остальные полководцы уже сдавались. Не удивительно, что именно по этой причине его не любили собственные солдаты, чей дух к началу весны 1918 г. был прискорбно низок.
Разумеется, несмотря на все меры предосторожности, подготавливающееся немецкое наступление не стало сюрпризом для генералов Антанты, да и не могло им стать. Хейг был спокоен: почему наступление Людендорфа окажется более успешным чем его, Хейга, усилия? Союзники даже в канун решающего немецкого удара не сумели назначить главнокомандующего. Соответственно, место немецкого прорыва было самым удаленным от резервов со всех сторон - английские держались поближе к морю, французские - к Вердену.

Первый удар

Несмотря на показания пленных и перебежчиков о грядущей атаке, само ее начало для англичан оказалось достаточно внезапным. Видимо, небеса все-таки сжалились над немцами и напустили на землю густого тумана.
Германцам удалось беспрепятственно занять позиции перед броском и утром 21 марта 1918 г. шесть десятков немецких дивизий (в составе двух армий, направляемых победителями при Капоретто и Риге) обрушились на вдвое меньшее количество британцев. Миллион снарядов, выпущенных за два часа 6 т. пушек, дополнился трехчасовым обстрелом из минометов и газовой атакой. Для англичан, чьи позиции все еще доделывались итальянскими и китайскими рабочими, случившиеся сразу приобрело характер катастрофы.
В отличие от своих немецких оппонентов, британский командир загнал значительную часть собственной пехоты на первую линию обороны, теперь она буквально ослепла из-за тумана и газов. Снаряды вскоре уничтожили большинство телефонных линий и понять, что делается на линии фронта было совершенно невозможно. За короткой (по меркам Западного фронта) артподготовкой последовала атака штурмовиков, поддерживаемых с неба самолетами. Английская артиллерия молчала - пушки были окутаны газом.
Первая линия была пройдена за час, главная - к середине дня. К ночи немцы прорвались на глубину в 7 км, глубже нежели во многих союзных наступлениях, длившихся до полугода. Любопытно, что главных успехов добилась та армия, на которую германский генштаб возлагал наименьшие задачи. Но в английских штабах ситуация виделась в совсем черном свете: размеры поражения еще только принимали свои очертания и пессимистам было чем поживиться. Британская армия начала отступать к Сомме, резервы не поспевали. Людендорф, потерявший в битве своего младшего пасынка (этим тогдашние вожди выгодно отличались от современных), ввел в дело еще 30 дивизий: предстояло преследовать бегущих англичан и отбиваться от контратакующих французов. Союзное командование агонизировало: Петэн отказал Хейгу во французских подкреплениях и сравнил его армию с итальянской, что было крайне грубым и не тактичным. Он верил в новый удар под Верденом и не хотел распылять свои резервы. В воздухе запахло английской эвакуацией, альфа-Дюнкерком, но положение спас порывистый французский начальник генштаба Фош.
Он сумел примирить враждующих, однако главным плодом союзного совещание стало то, что поражение Хейга заставило последнего уступить в вопросе о едином командовании.
На пятый день после начала вражеского наступления и пятый год с начала войны союзники сумели договориться о едином военном руководстве. Выбор пал на Фоша - интеллектуальный, неунывающий и парадоксальный, он, быть может, и не был выдающимся стратегом, но никто лучше него не умел вцепиться во врага, нанося ему удары наотмашь без передышки. Не меньшее значение имело и то, что руководивший американцами Першинг согласился поделиться частью своих дивизий, отдав их под руку союзных корпусных командиров - ситуация не позволяла более ожидать покуда американская армия будет полностью готова к самостоятельным операциям.

Между тем, германцы рвались к Амьену. Захват его в значительной степени затруднил бы маневрирование союзными резервами и почти наверняка уничтожил целостность фронта. Фош не сомневался - и французские дивизии поехали спасать британцев. Они попытались повторить легендарный стиль первой Марны, вступая в бой прямо с грузовиков, но на этот раз смелость не взяла городов. Первые же, спешно брошенные Фошем в бой войска буквально сгорели за несколько дней. Сгорели, но выиграли время - переключившись на них, немцы ослабили напор на британцев. Они тоже испытывали свои трудности, как обыденные для любого наступления, так и специфические: коммуникации наступающего всего испытывают большее напряжение по сравнению с обороняющейся стороной и нехватка тяжелой артиллерии под Амьеном сильно ослабляла ударную силу их пехоты. Кроме того, немецкие солдаты, получавшие к тому времени в четыре раза меньше калорий в сутки нежели их англо-французские товарищи, с огромной энергией атаковали брошенные союзниками запасы армейского продовольствия, растрачивая драгоценное время. Французские резервы, храбрость австралийцев и старое, изрытое воронками поле битвы на Сомме, остановили немцев. Кайзеровским войскам критично не хватало чего-то мобильного, дополнившего бы их великолепно действовавшую авиацию. Увы, кавалерию они оставили на Востоке, а танки... танки были у союзников. Двухнедельный потоп закончился близ Амьена, 15 км брешь между союзниками была зашита на живую нитку.

Тем не менее, это была настоящая победа, самая большая победа на Западе с 1914 г. Германцы прошагали 60 км, в их руки попало почти сто тысяч пленных, полторы тысячи орудий и две сотни танков. Кайзер наградил Гинденбурга той же наградой, что и знаменитого фельдмаршала Блюхера за Ватерлоо, а чудовищная железнодорожная пушка "Колоссаль", управляемая сотней моряков и целым адмиралом, принялась стрелять по Парижу с расстояния в сотню км.
В городе вновь началась паника, как в 1914 г. И аресты - например, за разговор о местах попадания трубы кайзера Вильгельма можно было легко получить две недели тюрьмы. Гражданская гвардия волокла паникеров в полицию, а горожане начали мозговой штурм в попытках найти благовидный предлог для отъезда. Около миллиона жителей покинули город, среди них был шутник, сказавший, что уезжает не по той же причине, что и все остальные, а потому, что боится.

Новые усилия

О том, что кризис миновал, в стане союзников никто и не помышлял. Для Людендорфа прерванное наступление вовсе не означало окончательного краха - он и не собирался действовать механически, раз за разом посылая войска в одну и ту же фокальную точку. Несмотря на то, что фронт Антанты не был прорван, он, несомненно, был в значительной степени потрясен. Стало быть, необходимо нанести новые удары и довершить начатое. Гоня от себя дурные предчувствия, генерал-квартирмейстер приступил к новым операциям. Следовало еще раз попытаться сбросить упрямых британцев в море.
После пятидневной передышки Хейгу вновь пришлось иметь дело с тридцатью германскими дивизиями в битве у реки Лис. Острие их удара пришлось на португальцев, старинных английских союзников с середины 17 века. В начале апреля их буквально уничтожили - сочетание мощной артподготовки, постоянно атакующих с неба самолетов и штурмовых групп сломило неподготовленных к реалиям современной войны южан. Они попросту прекратили свое существование как организованная силы, оголив линию обороны. Немцы напирали и Хейг вновь был вынужден унижаться перед Фошем, который направил ему кавалерийский корпус из резерва. В битву была брошена одна американская дивизия, поразившая уставших союзников рослым и уверенным видом своих солдат. Это, впрочем, не помешало немцам нанести им унизительное поражение, приведшее в ярость Першинга: его командиры не проявили себя на поле боя. В войска ушел приказ Хейга сражаться прижавшись спиной к стене. Тем не менее, продвинувшиеся за три недели на два десятка километров немцы сумели отвоевать все, что британцы с таким трудом захватили в 1917 г.

В те дни случилось первое настоящее танковое сражение мировой войны. У небольшой французской деревеньки три немецких танка поддерживали атаку пехоты, когда навстречу им выехало такое же число английских ромбов. К сожалению для англичан, лишь один из их танков был самцом, т.е. пушечным. Несмотря на это, храбрый экипаж решительно атаковал ближайший немецкий танк и сумел нанести ему некоторые повреждения. Покуда немецкая артиллерия обстреливала уходящие пулеметные танки, а два оставшихся А7V прикрывали отход своего раненого товарища, на поле боя появилась семерка лихих борзых, новых легких пулеметных танков англичан. Они принялись было атаковать немецкую пехоту, но попали под огонь оставшихся танков и артиллерии. Вскоре четыре машины было выведено из строя, а остальные отступили. После этого немцы заняли поле боя, захватив деревню и много австралийцев. Хотя они выиграли сражение, что называется по-фрагам, победа, как считали англичане, была не спортивной. Другим громким событием этих дней стала гибель лучшего немецкого аса, непобедимого красного барона фон Рихтгофена, убитого канадской или австралийской пулей, с земли или воздуха: британский фронт явственно укрепляла помощь доминионов.
Остановившиеся в конце апреля немцы вновь одержали тактическую победу, но не смогли дожать англичан, постоянно получавших подпитку из запасов Фоша. Людендорф вынужден был взять паузу: с начала мартовских боев немцы потеряли около 300 т. солдат (против 500 т.), им требовалась время для налаживания коммуникаций и пополнения наступающих войск. Для союзников картина представлялась в намного худшем виде нежели была в действительности. Ллойд-Джордж и Клемансо буквально осаждали Першинга, настаивая на немедленном отправлении всей американской армии в бой. Звездный генерал согласился направить союзникам еще 300 т. солдат, но в остальном был непреклонен: США не часть Антанты, они воюют не из-за каких-то там персидских дел и его армия выступит, как единое целое, когда будет готова. Для англичан и французов, посылавших в бой буквально последних своих солдат, эта риторика выглядела как мелочная торговля на тонущем корабле.

Тем не менее, очевидное упорство британцев заставило Людендорфа перенести удар на других противников. Потратив май на перегруппировку, немцы теперь нацелились на французов, решив предпринять отчасти демонстративное наступление в направлении Парижа.
Началу сражения предшествовало предательство лягушек, своим кваканьем заглушившим финальную подготовку немецкой атаки. Галльский генерал повторил ошибку своего британского коллеги, нагнав массу пехоты в первую линию. Поэтому, когда на французов обрушилось два миллиона снарядов, они не выдержали. По соседству с ними оборону держали несколько разбитых в марте британских дивизий, отведенных на этот, более спокойный участок, для восстановления. В воздухе продолжала господствовать немецкая авиация, буквально расстреливавшая идущие в бой резервы союзников. Единственным проблеском надежды для Антанты стала удачная контратака американских морпехов, сумевших отбить и удержать важную высоту в полосе немецкого наступления. В бой бригаду пончиков сопровождала дюжина французских танков и группа огнеметчиков, но стойкость американцев, отразивших все попытки немцев вернуть утраченное, восстановила доверие к их боевому духу. В остальном, положение было крайне тяжелым - за несколько дней союзники потеряли 50 т. пленных, а немцы вновь оказались на Марне: до Парижа оставалось немногим более 50 км. Бегущие французские солдаты грабили собственное население, крича идущим в бой американцам: война закончилась!

Тем не менее, несмотря на новый, еще больший тактический успех, немцы вновь не достигли желаемого: они попросту не успевали перемалывать войска Антанты с нужной скоростью. Наступления Людендорфа, при всех их успехах, привели лишь к созданию трех больших выступов, удержание которых было крайне затруднительным и опасным делом. Стартовавшая в мае из Испании пандемия гриппа (испанка) вывела из строя в июне полмиллиона голодных немецких солдат. Американцы, четверть миллиона которых каждый месяц пополняли войска союзников, уже начинали втягиваться в кампанию. Для отражения нового наступления союзники собирали войска буквально отовсюду, были переброшены целые дивизии с Итальянского и Балканского фронтов. Инициатива покуда еще была за немцами, но времени у Германии почти не оставалось. Впрочем, в эти дни на Западный фронт прибывали не только американцы: на помощь брату-императору венский кесарь прислал четыре дивизии, одна из которых была практически без обуви. Более ценным подарком была великолепная австрийская артиллерия.

Последний натиск

Взяв еще одну паузу, Людендорф вновь раздумывал: на Париж или к морю? в итоге, рассудив, что развратившиеся потомки гордых франков слабее нежели упрямые наследники славных саксов, он решил двинуться к столице наследственного врага. В середине июля началась вторая Марна, последние пятьдесят дивизий пошли в атаку.
Начало казалось неплохим, в течении первых двух дней наступления немцы продвинулись на 15 км. За их продвижением лично наблюдал кайзер Вильгельм, приехавший чтобы повторить успех своего деда, бравшего французскую столицу сто лет назад. Но теперь, когда немецкая атака не была неожиданной, им не удалось достичь даже тактического успеха. Вся мощь первого удара обрушилась в пустоту, на почти не занятые окопы. Не помогли и танки, французские артиллеристы расстреляли два десятка немецких (и трофейных) машин. Хладнокровно наблюдавший за наступлением врага Петэн бросил на третий день битвы в контратаку два десятка своих и американских дивизий, поддержанных сотнями великолепных башенных французских танков Рено. Свою роль сыграло и то, что в этот раз немцам не удалось подавить союзную артиллерию, не помогал туман, не квакали лягушки. Кайзер напрасно рассматривал поле боя в трубу: немцы начали отступать из образовавшегося выступа, оставив 30 т. пленных и сотни орудий. Хотя общие потери союзников в этом бою в полтора раза превышали немецкие, составив 150 т., их тактический успех был несомненен. Всех поразила решимость огромных американских дивизий, каждая из которых равнялась двум-трем немецким: они были совершенно нечувствительны к собственным потерям, идя в бой с решимостью 1914 г. Теперь Людендорф поддался отчаянию и даже заговорил о собственной отставке, в германских штабах начались разговоры об общем отходе к линии 1917 г., но союзники не спешили развить свой успех и возникший кризис, казалось, был преодолен. Мыслями генералы и политики Антанты уносились в 1919 г., полагая Германию слишком сильной для того, чтобы надеяться на победу в текущем году.
В эти решающие дни началось и закончилось австро-венгерское наступление в Италии, ставившее перед собой задачу не дать Антанте перебрасывать войска к Парижу. Сражавшиеся во Франции французские и английские дивизии Итальянского фронта, а также собственно итальянцы, говорят нам о том, что своих целей австро-венгры не достигли. Не лучше получилось и в чисто военном смысле: восьмидневная битва обернулась для австрийцев тяжелым поражением. Ободренные отсутствием германцев и (все еще) присутствием англо-французов, итальянцы сражались очень храбро, а когда после безуспешных атак австро-венгерская армия начала отступать к начальным позициям, сумели захватить десятки тысяч пленных.

Таким образом, к середине лета 1918 г. Центральные Державы расстреляли все свои патроны. Не была ли ошибкой, как думали многие (включая кайзера), сама идея наступления? Немцы потратили лучших солдат, обескровив свои ударные дивизии в размене на обычных англо-французов. И всё это на фоне развертывания першингов американцев в Европе. Результатом кровопролитных атак стало закрепление фронта в новой, крайне неудобной конфигурации. Не лучше ли было... что? В 1918 г. Центральные Державы располагали одним-единственным козырем: германской армией. И ничем больше. Во всех остальных отношениях война была проиграна самое позднее с весны 1917 г. и никаких иных средств для продолжения борьбы у срединных империй более не оставалось. Неограниченная подводная война, вновь начавшаяся в прошлом году, не сумела поставить Англию на колени, не говоря уже об Америке. Надеяться на то, что западные союзники сами перебьют друг друга как русские не могли и самые записные оптимисты. Уход в глухую оборону означал для Германии наблюдение за тем как их ослабевшие союзники один за другим выбывают из борьбы, при этом солдатам пришлось бы сражаться не за победу, а просто чтобы отсрочить поражение. Нет, подобная стратегия не давала Берлину, Вене, Константинополю и Софии ни малейших шансов. Более того, вся привлекательность этого варианта основывается на послезнании. Только военная победа во Франции давала возможность заключить достойный мир. Интересным альтернативным вариантом был бы визит германских парламентеров в вагон к Фошу до мартовского наступления или сразу после удачных операций начала июня. В этом случае, когда германские войска стояли под Парижем, от Финляндии и до Кавказа, не потерпев еще ни одной неудачи, попытка союзников продиктовать свои условия выглядела бы достаточно комично. Но этот вариант носит исключительно абстрактный характер, невозможный без пришельцев из будущего, с учебником истории за 20 век. И даже в этом случае, было бы чрезвычайно трудно объяснить широким народным массам - отчего победоносная армия не закончила так успешно начатого дела? Осторожность немецкой дипломатии, ее боязнь вновь быть проигнорированной союзниками - вкупе с надеждами генералитета на еще одно, последнее усилие весной-летом 1918 г. - не позволили извлечь политических дивидендов из военных успехов.
Причины неудачи немцев слишком очевидны, чтобы останавливаться на них слишком подробно. Главным и решающим фактором было то, что кроме критичного мартовского периода, союзникам удавалось постоянно закрывать все опасные места свободно перебрасываемыми резервами, которые, разумеется, прибывали по железным дорогам намного быстрее нежели месившие французскую почву немцы. Союзники могли относительно спокойно жонглировать новыми дивизиями, потому, что опирались на полумиллионную (и постоянно увеличившуюся) американскую армию в тылу, в любой момент готовую (пусть и нехотя) облегчить нагрузку на их фронт. На тактическом уровне относительное превосходство германской авиации более чем уравновешивалось неоспоримым преобладанием танков союзников. Это в значительной степени упрощало проведение контратак, как только немецкие войска прорывали фронт и выходили в чистое поле. Свою роль сыграло умелое управление массами союзных войск маршалом Фошем и стойкость простых пехотинцев Антанты. Остается лишь один вопрос - могла ли битва кайзера вообще увенчаться стратегической победой немцев? Можно ответить, что небольшой шанс был, между мартом и апрелем, когда вопрос стоял о том сумеет ли армия Хейга остаться действующей частью войск Антанты или в панике устремится к портам? Если бы наступление Людендорфа действительно сокрушило ее, если бы французские резервы остались ожидать удара по Вердену или в Шампани, если бы не был назначен главнокомандующий союзных войск... Очень много если бы, общая суть которых сводится к тому, что из трех основных сил Западного фронта 1918 г. британцы были слабейшей и их крушение не сумел бы компенсировать даже поспешный ввод в войну всех солдат Першинга. Американская армия была еще крайне сырой, чтобы самостоятельно вести встречные сражения с немцами. Можно предположить, что в начавшемся после бегства англичан эффекте домино следующими бы рухнули французы. В любом случае, предпосылкой ко всем предполагаемым успехам должен был стать разгром англичан, что Людендорф оценил совершенно верно. В этом смысле, его марш на Париж в мае-июле можно оценивать как своего рода жест отчаяния, надежду победить за счет случая - а вдруг повезет?
Так или иначе, но теперь настало время хода союзников.

[Oksnia]

Великий цикл о Великой войне - или летопись о Первой мировой (1914-1919)
часть 13

Увидевший в начале августа Людендорфа офицер поразился его потерянному виду: главное военное светило рейха попросту не знало, что делать дальше. Немцы держались - и как держались! - но будущее не сулило ничего кроме неприятностей.

Прошедшее в эти дни совещание союзных военных лидеров, под общим руководством маршала Фоша, пришло к единому мнению ковать железо пока горячо. Тевтонская черепаха высунула голову - немцы покинули свои хорошо оборудованные позиции 1917 г. и этим следовало воспользоваться.
Союзные армии должны были нанести серию ударов по созданным врагом выступам и на его плечах прорваться через старую немецкую линию обороны, избежав тяжелых боев и потерь. Общий замысел контрнаступления союзников напоминал ограниченные французские атаки под Верденом и после неудачи у Арраса.
Фош не собирался устраивать немцам (и себе) очередную Сомму, речь шла о том, чтобы использовать техническое превосходство и, постоянно меняя направления атак, расшатать германский фронт. Мыслями союзники уже уносились в следующий 1919 г., в котором и должно было начаться то самое, большое наступление. Некоторые пессимисты, такие как британский премьер, воочию наблюдавший за своими генералами и вовсе хотели отложить главный удар на 1920 г. Но немцы так или иначе напрашивались и первый удар должен был нанести простой и надежный как чугунная гиря фельдмаршал Хейг, с его солдатами империи.

Черные дни

Шесть сотен танков, двадцать дивизий и почти две тысячи самолетов обрушились на немецкие войска под Амьеном. Туман, и в этот раз помогавший смелым, скрыл развертывание войск Хейга, а непрерывное жужжание английских самолетов, двадцатикратно превосходящих имевшихся там орлов кайзера, заглушило шум моторов армады гусеничных чудовищ. Острием атаки стали войска доминионов, всегда храбрые австралийцы и канадцы. Первый день наступления стал локальной катастрофой, немцы понесли большие потери, большая часть их самолетов была уничтожена, орудия подавлены. Как оказалось - не только они. Некоторые солдаты кричали идущим в бой подкреплениям - вы что, еще не навоевались? штрейкбрехеры! В этой риторике чувствительный Людендорф усмотрел зловещую роль германских социал-демократов. Застигнутые внезапной и неумолимой атакой в чистом поле германцы не выдержали и начали сдаваться: за четыре дня наступления союзники захватили тридцать тысяч пленных, причем подавляющую часть из них - в первый день. В плен попадали даже господа офицеры - штаб одной бригады захватили за завтраком. Людендорф впоследствии назвал этот день черным для немецкой армии. И действительно - с 8 августа его войска начали безостановочный отход к границам Германии.
Материальное поражение не было таким уж большим, в целом немцы, несмотря на все сопутствующие факторы, держались достаточно умело: хотя союзники продвинулись на два десятка километров, их потери были значительно больше немецких, а обрести свободу маневра не удалось. Но мораль немецкой армии оказалась подорвана. Точнее, правильным будет сказать, что ее подорвали безуспешные наступления первой половины 1918 г., контратака Хейга лишь обнажила простую истину: солдаты кайзера потеряли мотивацию. Кайзер начал задавать своим генералам тяжелые вопросы, а Хейг сумел, для разнообразия, сделать верное предсказание, заявив о возможной победе уже в этом году. Впрочем, он говорил это третий год подряд.
Вслед за Хейгом подтянулся и Петэн. Французские операции развивались еще успешнее английских, благо сама идея наносить все новые и новые удары, избегая потерь, была порождением ясной логики латинской расы. Весь август французы наслаждались давно забытым ощущением успешного наступления, вместе с британцами они захватили десятки тысяч пленных и в значительной степени вернули утраченные в мае-июле позиции. Наблюдавший за этими операциями художник, чьей задачей было запечатлеть мощь союзных армий на поле боя, нашел что наиболее красиво война проявляется не на изрытых воронками полях, а на дорогах - в тысячах солдат и сотнях грузовиков, направлявшихся на фронт. В то время как линия немецкого фронта буквально окостенела, в попытке удержать добытое такой кровью и скрыть от рейхстага начавшиеся неудачи, союзники обрели второе дыхание. Их армии, изобильно оснащенные всеми видами вооружений, постоянно меняли объекты для атак и, не нанеся врагу ни одного генерального поражения, добились потрясающего общего эффекта: вслед за немецкой пехотой, обреченной постоянно отбиваться превосходящего неприятеля, в панику впали генералы. Их можно было понять, август стал каким-то кошмаром, как будто, что-то изменилось в воздухе, будто союзники очнулись и увидели, что немцы вовсе не так страшны. Союзные атаки не открывали новой стратегии или тактики, все было достаточно просто. Короткая, но яростная артиллерийская подготовка, отсекавшая передовые позиции, массы танков, включавшие в себя быстроходные пулеметные английские уиппетты и ставшие классическими пушечные французские рено, пехотная волна вслед за ними. Они наносили короткие удары и останавливались тогда когда немцы начинали приходить в себя. В основе этой стратегии лежало преимущество в мобильности: Фош легко концентрировал необходимое количество войск в нужном месте, постоянно держа врага в напряжении - где последует новый удар? Десятки тысяч рабочих, находящихся позади англо-французских дивизий, с трудолюбием муравьев прокладывали новые дороги. Противостоять этому в условиях им же возобновленной маневренной войны Людендорф не мог. Его войска безнадежно опаздывали. Даже упорство в обороне не спасало теперь германский фронт как прежде. Но больше всего на тевтонов влияла американская армия. Ее могли не видеть на поле боя или презирать, но сам факт присутствия (и постоянного роста) этой величины делал любые рассуждения о продолжении войны умозрительными. Как и всякое войско терпящее поражение, немецкую армию захлестнули болезни, выводившие из строя тысячи солдат. В рейхстаге депутаты кричали на военных, злым смехом встречая успокаивающие доклады представителя военного министра.
Скрепя сердце, Людендорф приказал отступить на прежние позиции, что и было исполнено в начале сентября. В очередной раз союзники не сумели помешать этому отходу, но общее соотношение сил было совсем иным нежели осенью 1914 г.

Поражение

Фош ликовал, итоги пяти месяцев были ликвидированы за три недели. Англичане и французы уже показали себя, дело за американцами. Теперь Першинг был готов выступить во всем блеске своей самостоятельной мощи, впервые дивизии США подчинялись не англо-французским генералам, а природным американцам. Удар, задумывавшийся к югу от Вердена, по старому выступу в немецких позициях, чуть было не сорвался из-за общего отступления германцев к линии Зигфрида, но американцы все же успели начать до того как вражеские позиции оказались брошенными.
Начавшееся, при поддержке французских дивизий, наступление было очень успешным в своей бестолковости. Американцы лихо ворвались на своих танках в полуоставленные немецкие позиции, легко захватив в первый день больше десяти тысяч пленных. Хотя их артиллерия, как водится, била в белый свет как в копеечку, неопытные в вопросах подготовки штабы забили обозами собственными тылы, несмотря на то, что бравому американскому танкисту Паттону в этих боях оторвало половину задницы, несмотря на все это - американцы одержали победу как две капли воды похожую на успех Хейга в августе. Этот триумф пончиков стал еще одним ударом по боевому духу немцев: мало того, что тридцать американских дивизий послужили источником живой воды для утомленных союзников, так они еще и сами оказались не дураки драться!
Но потом начались неприятности. Успех первого удара вскружил голову американскому командованию, оно подумало, что всё дело в настойчивости и попыталась продолжить наступление таким же образом. Потратив две недели на подготовку, американцы пошли дальше. Теперь эффекта неожиданности не было, Людендорф прислал резервы и наступление забуксовало с самого начала. Несмотря (а точнее благодаря) на двукратное превосходство в силах, Першингу не удалось повторить успешного дебюта. Местность, вся в речках, лесах и оврагах, не давала возможность танкам раскатать немцев в блин, как это было на равнинах Франции и Бельгии. Тыл американской армии окончательно развалился, он был забит войсками спешащими и не успевавшими в бой, потери росли, а продвижения не было. Одна американская дивизия даже бежала с поля боя, не выдержав контрудара противника. Клемансо, который в душе давно ждал неудачи заносчивых американцев, буквально плясал в своей радостной ненависти. Он даже потребовал заменить Першинга, но дело благоразумно замяли. Несмотря на посильную помощь французских негров наступление полностью захлебнулось, потери достигали двухсот тысяч человек, как в славные времена Соммы и Пашендейля. Немцы потеряли в два раза меньше.
Но тут, вслед за янки, на врага опять навалились англо-французы. Все в бой, скомандовал Фош. Вражеский фронт в Северной Франции и Фландрии был наконец-то сокрушен, теперь англичане не собирались отступать. После недели боев, в которых британским танкам вновь удалось прорваться через немецкие позиции, Хейг добился новой победы: хотя множество танков завязло в грязи, а продовольствие наступавшим войскам приходилось сбрасывать с самолетов, британцы прорвали линию Зигфрида и вышли на открытое пространство. Немцы начали общий отход, методично разрушая все имевшее мало-мальскую ценность. В эти тяжелые октябрьские дни был отставлен от дел Людендорф. Заметавшийся в моральной агонии генерал потерял контроль над собой: поражения августа-сентября сильно повлияли на его психику. Сначала он выступал за немедленно открытие переговоров с союзниками, грозясь полным развалом фронта, а потом, когда немецкая армия показала себя неожиданно крепкой, несмотря на все удары Фоша, попытался призывать войска сражаться за приемлемый мир до конца. Эти метания, казавшегося незыблемым генерала, сильно разозлили новое правительство, которое он так торопил начать диалог с Антантой. Кайзер, который и раньше не особенно любил слишком самоуверенного подчиненного, заставил его подать в отставку в последних числах октября. Забавным было то, что генерал пострадал из-за своего монархизма: его внезапный призыв сражаться был вызван обнародованным требованием Антанты уничтожить германскую монархию как главную угрозу безопасности на планете. Отступление немецких армий продолжилось.
От успехов во Франции подняли голову итальянцы. Несмотря на прежний самоотказ от наступлений, новый главком генерал Диаз не устоял перед соблазном пожать свою часть лавров. Было очевидно, что теперь на помощь австро-венграм никто не придет, а неудача последнего их наступления, провалившегося из-за низкого морального духа многочисленных народностей старой монархии, давала неплохие авансы. Итальянцы решили рискнуть и не прогадали - должны же были они, в конце концов, хотя бы одну победу в заканчивающейся мировой войне?! Впрочем, разделить успех все же пришлось: наследников славы легионеров поддерживала полдюжины союзных дивизий, включая одну американскую. К концу октября австрийские позиции в Италии напоминали карточный домик.
Несмотря на всё это итальянцы чуть было не проиграли свою главную победу 20 века. Их атаки были отбиты стойкими австрийцами, все еще сохранявшими верность императорскому трону. Первые дни казалось, что наступление с треском провалилось, но тут в австро-венгерской армии вспыхнул бунт. Если чехословацкая сволочь свободолюбивая масса попросту не желала воевать, то венгры покидали фронт под благовидным предлогом защиты собственной страны, которой к тому времени угрожало наступление Антанты на Балканах. Итогом этого стала полная неразбериха, фактически организованный фронт рухнул и развалился. Пять дней австрийцы держались, но потом их попросту смяли. Итальянцы согнали бегущих венгров, хорват и чехов в одну кучу, назвав произошедшее великой битвой. В их руках оказалось около трехсот тысяч пленных (тех самых, бросивших фронт солдат), к началу ноября победоносные итальянские солдаты стояли на довоенной границе. Австро-Венгрия запросила перемирия, ее лихорадило, она фактически развалилась.

Не меньшая по значению катастрофа разразилась и на Балканах. Зацепившиеся после разгрома Сербии в Салониках союзники постепенно укрепляли свое положение. Они реорганизовали не померших от перехода по горам и морям сербов, заставили воевать бедных греков, да и просто продемонстрировали, что морским державам намного проще концентрировать силы нежели это думалось их сухопутным противникам: немецкая шутка о самом большом концентрационном лагере военнопленных в мире обернулась наступлением повлиявшим на всю войну. Тридцать союзных дивизий, сотни тысяч сербов, французов, греков, англичан, итальянцев прорвали германо-болгарский фронт. В этом им немало помогло то, что лучшие свои части германцы уже отправили во Францию, а болгарская армия находилась в состоянии брожения - вскоре в ней начался бунт и толпа в десятки тысяч потрясенных солдат устремилась на Софию. Попытка провозглашения республики была подавлена прибывший из Украины германской дивизией, а сами немцы традиционно держались хорошо, но их единственная армия была затоплена в море союзных войск - война вернулась в Сербию и Румынию, пришла в Болгарию. Последняя капитулировала через две недели после начала битвы: у нее попросту не осталось армии, хотя сохранившие порядок части сумели достойно показать себя в последних боях. Теперь Антанта вновь приросла еще одним союзником: позорная Румыния вторично вонзила свой кинжалик, опять объявив войну Центральным Державам. Так как это случилось за день до перемирия в мировой борьбе, то ее не разбили снова. Балканы были потеряны, фронт уничтожен, союзники угрожали Будапешту и Константинополю.
Для осман всё закончилось немногим позже. Их армии, страдавшие от нехватки всего кроме эпидемий, постепенно разрушались под ударами почувствовавших слабость врага англичан. Капитулировала группировка на севере Ирака, в Палестине и Сирии турецкие войска буквально распались в ходе сентябрьских боев с дивизиями Алленби. Сражались только небольшие отряды немцев и австрийцев, но это была капля в море. Нерв и душа всей османской мощи, генерал фон Сандерс с трудом сумел избежать пленения английский кавалерией, выбежав из своего дома в пижаме. Бегущие к турецким границам колонны османской пехоты, заполонившие немногочисленные дороги, расстреливались британской авиацией. Собравшему вокруг себя небольшой остаток сохранивших боеспособность турок и немецких солдат генералу Кемалю удалось остановить индусскую кавалерию - в будущем на этом месте была проведена турецко-сирийская граница. Вслед за остальными немецкими союзниками османы запросили пощады. К началу ноября Германия осталась единственной не капитулировавшей центральной державой.
Понять причины катастроф немудрено: на возросшую техническую мощь союзников наложилась экономическая истощенность и моральная усталость народов срединных империй от войны, потерявшей после явственного провала во Франции осмысленную цель. Если их не победить, то зачем еще сражаться? тем более если ты болгарин, чех или, не дай Бог, словак? Немцы пока держались, но даже они не могли себе позволить воевать со всем миром в конфигурации Семилетней войны.

Революция и перемирие

Под воздействием фронтовых неудач, пошатнувших веру в непобедимых генералов, события в Германии стали развиваться стремительно. Еще в сентябре новым канцлером рейха стал фюрст Макс Баденский, человек с репутацией умеренного либерала. Он впервые привлек в правительство социал-демократов, добился решающих полномочий для рейхстага в вопросах заключения мира и попытался начать переговоры в союзниками, подыскивая возможность пожертвовать при случае кайзером, чтобы сохранить кайзерайх, т.е. монархию. Теперь все немцы - и генералы и политики - апеллировали к президенту Вильсону, они считали, что Америка, лишенная английских предрассудков и французской ненависти, будет более удобным адресатом для начала переговоров. Они надеялись, что вильсоновские 14 пунктов станут основой устройства будущего мира: в этих пунктах речь шла о справедливом устройстве дел в Европе и мире, а риторика сильно отличалась от англо-французских требований уничтожить противостоящие им государства раз и навсегда. Вера в искренность намерений американского президента была очень высока осенью 1918 г., в мир Вильсона верили и простые солдаты, и политики. Но протянутая, в очередной раз, рука опять осталась без ответа: демонстрируемая немцами слабость была лучшим аргументом, чтобы не торопиться вступать с ними в переговоры. Вильсон не спешил отвечать: по мере роста военных успехов и все новых и новых признаков ослабления Берлина и Вены его требования становились выше и выше. Месяцем ранее он и союзники отвергли такое же предложение Австро-Венгрии, продемонстрировав всем, что у нее нет будущего. Канцлер, все еще находившийся в плену прежних представлений, счел, что если ради мира требуется жертва - что ж, она будет сделана. Он уже отозвал подводные лодки, теперь они мирно стояли в доках, убрал Людендорфа - очередь за кайзером. Вильгельм, раздраженный настойчивыми намеками относительно собственного отречения, покинул Берлин, перебравшись в Ставку. Там он узнал о капитуляции всех своих союзников и начале революции в Германии.
В начале ноября матросы, пять раз отказавшиеся выйти в последний поход чести (элегантный эвфемизм, означавший самоубийственную атаку кайзеровского флота на англо-американские эскадры в Северном море), захватили Киль, главную военно-морскую базу. Разумеется, так как дело происходило в рейхе, то никаких эксцессов, сравнимых с событиями в России, не было. Ноябрьская революция была на редкость малокровной, что вызывало приступы ярости у Ленина, так рассчитывавшего на германских товарищей. В считанные дни движение достигло Берлина, постепенно без всякого сопротивления распространяясь по стране. Поняв, что он опоздал и монархию уже не спасти, канцлер-фюрст передал свои полномочия лидеру социал-демократов Эберту, успев объявить об отречении кайзера от всех престолов (императорского и королевского) сразу. Последний узнал о собственном отказе от власти на следующий день. Другой новостью для императора Вильгельма стало то, что в Германии уже республика - в день отречения канцлера за кайзера ее провозгласили в Берлине социал-демократы, считавшие, что убирают последнюю причину для затягивания начала переговоров и выводят Германию на новый уровень. Монархия упразднена, Гогенцоллерны ушли, в рейхе демократия - давайте же заключим достойный мир. Это была доктринерская наивность далеких от политики людей.
Вильгельм агонизировал. Он собрал генералов и попытался сплотить их для марша на Берлин, призывая восстановить порядок если не в империи, то хотя бы в прусском королевстве, но военные вожди молчали. Наконец, кайзеру было недвусмысленно объявлено, что армия не будет воевать с собственным населением ради него. Случайно отобранные пятьдесят полковых командиров дали недвусмысленный срез настроений в войсках. Кайзер впал в уныние и решил с честью погибнуть на поле боя, но потом передумал и сдался голландским пограничникам.
Император пользовался широкой поддержкой как личность у простого народа и, как символ, у офицерства, но передовая и самая массовая социал-демократическая партия рейха издавна выступала против монархии вообще. В тогдашних условиях Вильгельму просто не на кого было опереться: средний класс связывал с его именем все беды Германии, элита готова была пожертвовать именем ради института, а социал-демократы попросту воспользовались моментом, одним кличем с балкона упразднив монархию, чем сразу же заложили бомбу под германское государство.
В это время представители Германии из двух штатских и двух военных (среди них случайно оказался сын офицера, участвовавшего в обсуждении капитуляции армии Наполеона при Седане), дожидавшиеся известий о том кто же все-таки будет отдавать им приказы - кайзер или социал-демократический канцлер - вошли в вагон маршала Фоша. Их возглавлял известный политик-центрист, имевший мужество (и несчастье) представлять Германию в такой момент. Состоялся знаменитый диалог, в котором генералиссимус союзных армий знатно поиздевался над уставшими немцами. Мы не хотим мира, нам очень нравиться воевать, шутил француз, мы никуда не спешим, зачем вы тут? А, так вам нужен мир? вы просите о нем? это другое дело - и всё в том же духе. Начало не сулило ничего хорошего для представителей молодой республики, последствия оказались еще хуже: блокада рейха продолжалась вплоть до подписания окончательного мира, немецкая армия очищала все удерживаемые во Франции и Бельгии территории, она разоружалась, равно как авиация и флот, который должен был полностью выдан союзникам. Кроме того, союзники оккупировали германские земли по Рейну, с занятием ряда городов на левом берегу. Удерживаемые немцами территории на Востоке должны были быть очищены по первому свистку союзников. И за всё это немцам обещали достойное участие в будущих переговорах. Таким образом была разыграна классическая сценка с осликом и морковкой: ради мира была упразднена монархия, ради мира немцы разоружились отдав себя на милость союзникам. Теперь им оставалось лишь уповать на то, что они поступят так как обещали.
Вопрос о том была ли эта сдача печальной неизбежностью или последствием слабости возник сразу же после подписания перемирия, но особую остроту приобрел позже, по известным причинам (о них - в следующей части). В самом деле, стоило ли капитулировать когда германский солдат все еще стоял на земле врага, а под контролем рейха находились огромные области на Востоке? С военной точки зрения кампания вполне могла быть продолжена в следующем году... но она неизбежно вылилась бы в бои на германской территории, как это случилось в 1945 г. А этого тогдашняя германская элита допускать не желала, справедливо считая такую борьбу напрасной. Не согласившийся с этой трактовой баварский ефрейтор из Австрии, ослепший в эти дни от английских газов, показал двадцатилетием спустя возможные перспективы продолжения войны в 1919 г. Нет сомнений, что и в этом случае немцы бы доставили союзникам немало проблем, но маловероятно, что продолжение борьбы позитивно повлияло бы на их позицию в отношении мира с Германией, скорее это привело бы к ухудшению ее положения. Таким образом, нельзя не отдать должного генералам и политикам рейхстага, сумевшим в трудный момент переступить через социальные преграды и действовать сообща.
Стрелявшие до последней минуты войска Антанты и Германии прекратили палить ровно в 11 часов 11 ноября 1918 г. Особенно досадовали американцы, закончившие войну на минорной ноте - им не дали показать себя. Американские генералы, прекрасно знавшие еще ранним утром, что перерыв в боевых действиях наступит через несколько часов, бросили свою пехоту в бессмысленную атаку. Кроме них, но по значительно более уважительной причине незнания, еще сражались отряды Леттов-Форбека в Африке и бравого австрийского генерала Пфланцер-Балтина на Балканах. Вскоре утихли и они, но такая доблесть, проявленная людьми с двойной фамилией говорит о многом. Например о пользе мобильных телефонов, позволивших бы немцу и австрийцу узнать о том, что боевые действия закончились уже как несколько дней.
Перемирие еще не означало окончания войны, которая именно в эти дни началась в Центральной и Восточной Европе. Появлявшиеся как грибы после дождя малые государства немедленно принялись творить на руинах старых империй новые злодейства - один американец недружелюбно сравнил этот парад угнетенных национальностей с рождением москитов, изначальных носителей зла. Он был прав, но моральные категории не определяли фактического положения дел.

[Oksnia]

Великий цикл о Великой войне - или летопись о Первой мировой (1914-1919)
часть 14и это все

А судьи кто?

С победителями произошла удивительная метаморфоза: их стало очень много.
В самом деле, к концу ПМВ в борьбу против Центральных Держав включились чуть ли не все остававшиеся еще нейтральными страны мира - это было приятно и безопасно. Некоторые успели сделать это даже несколько раз - как славная своими победами и красотой истории Румыния - но число действительных победителей не увеличилось. Их было столько же, сколько и начинало войну со стороны Антанты - три. Только вместо Российской империи, лежащей на Востоке мясом наружу, выступали во всей своей глобальной мощи США.
Их армия сравнялась (по крайне мере в области больших чисел) с крупнейшими армиями Антанты, флот уже догонял британский, а экономика была на подъеме - теперь уже американцы были кошельком коалиции, перехватив у англичан привычную им двухвековую роль. США не понесли потерь, сравнимых с союзными, США укрепились за время войны (а не ослабли), США выступали с новым идеалистическим планом мирового переустройства, основанным на демократии, свободной торговле и представительских формах правления.
Британская империя понесла тяжелые потери. Ее флот, остававшийся главным мечом в руках английского короля, не сумел стяжать себе лавров наружно сравнимых с наполеоновской эпохой. Армия, добившаяся в финальной стадии больших успехов, принесла на алтарь победы так много жертв, что доминионы зароптали - прежняя безоговорочная преданность уходила в прошлое. Расходы на войну и союзников были таковы, что из кредитора Лондон превратился в должника. Впервые в английской (имперской) истории общественность стала оказывать влияние на выработку условий мира, это сковывало британскую дипломатию, мешая ей оперировать в привычном мире уравновешивания потенциальных опасностей. И все же, в 1919 г. Британская империя была единственной мировой державой: ее флот владел океанами, колонии оставались нетронутыми, а боевые действия для гражданского населения сводились к налетам немецкой авиации на Лондон и редким обстрелам прибрежных городов пушками немецких крейсеров.

Для Франции всё было иначе. Немцы держали под оккупацией добрую ее часть с первого года войны и только общими (с союзниками) усилиями их удалось оттуда выбить. Дважды французы ожидали врага у стен своей столицы, дважды они избавлялись от этой угрозы, но страх не был забыт. Война для французов вышла совсем иной, отложенная на долгие годы до удобного случая месть (реванш) оказалась не так сладка как это думалось, а случай - вовсе не так уж удобен. Миллионы французов были убиты, ранены, покалечены, испытали плен или оккупацию. На каждого погибшего штатского британца приходилось пятьдесят три француза - и ровно на столько же больше французы ненавидели поверженный рейх, не пожелавший умереть легко и просто. То что должно было стать грабежом превратилось в перестрелку с кучей трупов и Париж был настроен решительно. В конце концов, именно французская армия стала основой победы, несмотря ни на что. Именно французы, с их лучшим танком войны, не дали немцам закрепиться после второй Марны. Французы открыли дорогу на Балканах, приведшую к созданию стратегического прорыва, парировать который Берлин уже не мог даже при всем напряжении усилий. Немцы должны быть сокрушены, настаивал Клемансо, демонстрируя поля Северной Франции.
Что же до России?.. Ее новые красные вожди сами пошли на сепаратный мир, их легитимность оставалась, мягко говоря, под вопросом, а будущее представлялось весьма сомнительным. В начале года войска адмирала Колчака добились наибольших своих успехов, генерал Деникин победоносно занимал Кавказ, в Украине возрождалась народная республика, поляки вступили в первые стычки с большевиками, отделились прибалты и финны - вычленить в этих условиях хаоса то самое российское правительство, способное участвовать в выработке нового мироустройства и не исчезнуть в ходе этого процесса, Антанта не смогла бы. Затягивать же подписание мира, в ожидании окончательного внутреннего самоопределения русских, было бы смешно. Поэтому поверженная на полях Восточного фронта и добитая внутренними врагами Российская республика была исключена из этого клуба победителей, с правом поучаствовать в вопросе о своих восточных границах в будущем (если оно для нее наступит).

Господа в Париже

После прибытия президента Вильсона, бестактно отказавшегося посещать каждую разбитую снарядами французскую деревню, можно было начинать и в январе Парижская мирная конференция приступила к своей работе. За несколько недель до ее начала в Германии произошли решающие события, продемонстрировавшие отличие революции в стране варварской от революции в стране цивилизованной: никто не поднимал на штыки офицеров, не сжигал полицейских участков, не спускал под воду моряков. Наоборот, силы порядка сумели организоваться и сборище леваков, попытавшихся повторить в Германии Ленина, было сметено. В январе правительственные войска в Берлине разогнали красных, расстреляв заодно их вожаков. После этого произошло то, чего не случилось в России: Национальное собрание (неумелым аналогом его было Учредительное в России) собралось и беспрепятственно выработало новое государственное устройство рейха, сочетавшее в себе республиканские институты со старым имперским административным делением. В рейхе появился свой президент - им, конечно же, стал социал-демократ. Коалиция партий, сумевших найти общую национальную основу для союза, создала то, что войдет в историю как Веймарская Республика: пожалуй самое демократичное государство в мире.
Несмотря, а точнее благодаря этим успехам, союзники были склонны не щадить республиканский рейх в той же степени, что и кайзеровский. В конце концов, война велась совсем не за это и пусть русские повержены, а американцы не солидаризируются, англо-французский блок все еще достаточно силен, чтобы навязать свою волю.
Для начала следовало быстро решить мелкие вопросы и покончить с этим сонмищем остававшихся союзников, терпевших в войне одни неудачи и тем более желавших расплатиться за это хорошим миром. Страны вроде Италии или Румынии вызывали у Ллойд-Джорджа и Клемансо лишь раздражение, британец даже оскорбил своего средиземноморского коллегу - Италия хочет новых территорий? на каких основаниях, ее что разбили еще раз? Это было обидно, ведь в 1915 г. итальянцев обхаживали как равных, теперь же мавр стал не нужен. Схожая ситуация была и с остальным: полезные в дни войны, они мешались под ногами, пытаясь загрести все под себя. Румыны и сербы делили Балканы, японские союзники пытались отъесть добрый кусок у китайских (союзников), а кроме того существовала проблема новых стран, делавшая положение особенно невыносимым. Эти государства, образовавшиеся на месте разбитой вдребезги Австро-Венгрии и старого австро-прусско-русского союза, представляли собою авторитарные и узколобые режимы, чьими определяющими характеристиками можно назвать глупость и жадность. Их элиты были олицетворением второсортности, посредственности - так очевидной на фоне блестящей центрально-европейской культуры прошлого. Но французы были далеки от сожалений: немцев и австрийцев следовало окружить кольцом новых государств, патроном которых безусловно становилась Франция, имевшая самую большую армию в Европе. Какими бы убогими не казались эти страны и их вожди, малую Антанту следовало ковать пока горячо. Англичане протестовали, американцы молчали.
Оставался вопрос о преступлении и наказании: впервые, после крушения первого Наполеона, договор рассматривался с моральной точки зрения. Союзники, теоретически, могли возложить вину лишь на павшие режимы врага, так как это сделали победители 1814-15 гг., но на этот раз возможности дипломатии были ограниченными. Теперь мирный договор не был прерогативой лишь ограниченного числа государственных мужей, как прежде, теперь население принимало самое активное участие и общим требованием было: немцы должны заплатить за всё. В прямом смысле. Доведенные пропагандой и жертвами войны до исступления народы союзников требовали мщения.
Поэтому Франции удалось навязать свою, более жесткую линию, остальным: Вильсон согласился на это, стремясь заручиться поддержкой союзников в создании своего главного детища (Лиги Наций), Ллойд-Джордж стал заложником собственной избирательной кампании, давшей ему победу именно благодаря лозунгам мести. Внутренне он сомневался, задавая вопросы своим партнерам - куда заведет союзников эта односторонность? Но мрачная решимость Клемансо оторвать свое, нервное недоверие Вильсона, видевшего в англичанах своего главного противника на этих переговорах и общий ор остальных победителей сделали его голос гласом вопиющего в пустыне.



Расплата

Первые зубы дракона были посеяны почти сразу, в формулировке признававшей Германию и ее союзников виновными в развязывании войны. Только их - и никого больше. Смена режима, за которую немцам недвусмысленно обещался честный мир в те дни когда их войска стояли под Парижем, оказалась пустяком, ничего не значащим событием. Монархическая ли, республиканская - Германия должна была ответить за всё и за всех.
Немецкий народ был объявлен виновным поголовно: разделявшие радость побед монархисты не могли теперь прикидываться не имевшими отношения к войне республиканцами, утверждали союзники. Эта позиция, не бесспорная даже с нравственной точки зрения, была крайне опасной вообще, ломая правила и возвращая мир во времена античного варварства, когда участью побежденных был выбор между смертью и рабством.
Германская пресса немедленно закричала о карфагенском мире. Немцы отвергали вину в развязывании войны и соглашаясь с выплатой репараций в принципе, требовали их точного расчета. Кроме того, они готовы были передать французам полученные в 1871 г. земли, но с возмущением воспринимали требования поляков и чехов, желавших вернуть давно утраченные и колонизированные немцами территории. Эти провинции, свидетельствующие о германском трудолюбии, ставшие за века кропотливой работы процветающими районами Европы, теперь приходилось отдавать нациям-неудачникам, подобно шакалам стремящимся урвать свой кусок мяса. Из районов предназначенных полякам потянулись беженцы, чешские немцы и австрийцы протестовали в Париже, но...

Но их уже никто не слушал, союзные дипломаты постепенно стали ощущать кем-то вроде присяжных заседателей, а мирная конференция превратилась в суд. Точнее в имитацию суда, ибо немцам и их союзникам даже не дали возможности ответить на обвинения, носившие характер приговора. По сравнению с переговорами в Брест-Литовске это было грубым и отвратительным зрелищем, не имевшим ничего общего со справедливостью.
У союзников, впрочем, были свои объяснения: разве не германский кайзер был главным злодеем? немцы топили суда без разбора, развязали газовую войну, бомбили города и вообще вели себя отвратительно. То что этим же занимались и союзники ничего не значило - вопрос упирался в первородный грех развязавших войну Центральных держав.

Наконец, в июне 1919 г. немцев поставили перед выбором: возобновление борьбы или согласие на все условия союзников, фактическая капитуляция. Германские делегаты попросили убрать статью о виновности, им отказали. Они попросили два дня на размышления, им отказали. Рейх охватил кризис: согласиться было невозможно, сопротивляться - тоже. Военные могли сокрушить восточных противников, но противопоставить стоявшим на Рейне союзникам было нечего: армия уже разоружилась. Немцы подписали, сумев подпортить финальное торжество союзников: в эти дни германский флот, стоявший на главной английской военно-морской базе и служивший предметом торга победителей, ушел на дно под носом у врага. Мечущиеся англичане убили десяток немецких моряков, включая одного капитана, но не сумели остановить затопления судов. Это был знак, такой же как и слова главы германской делегации, прямо указавшего на то, что этот мир никогда не будет признан нацией, а согласие на него добыто силой и обманом. Маршал Фош понял всё верно, обреченно заметив - это не мир, это перемирие лет на двадцать.

Что же ждало рейх? Дискриминация, положение державы третьего сорта, роль Карфагена после второй Пунической войны - даже в деталях. Подобно пунийцам, немцы теперь не имели права защищаться без санкции победителей. На двухстах страницах Версальского мирного договора Германию лишали всего.
Колонии отошли союзникам в качестве подмандатных территорий новоиспеченной Лиги Наций, соглашения кайзеровской дипломатии утратили свою силу во всем мире. Даже арендованные территории были переданы, но не хозяевам, а новым арендаторам - так победивший Китай нашел себя еще в худшем положении чем до войны, с японскими войсками на своей земле. Точно также прекратили свои действия концессии и прочие соглашения кайзеррайха.
Репарации - сто тысяч тонн золота - и комиссия, которая должна будет следить за их выплатой. Эта непосильная дань тяжелой гирей повисла на ногах у германского правительства и послужила причиной многих бед в дальнейшем.
Обезоруживание: никакой авиации, танков, подлодок, воинского призыва. Армия сокращалась до ста тысяч контрактников, долгий срок их службы должен был воспрепятствовать созданию в будущем обученного массы резервистов. Точно также упразднялась и главная милитаристская бука в мире - Генеральный штаб. Немцы перестали быть хозяевами в части собственной земли, потеряв право располагать войсками на Рейне, теперь он был демилитаризован, фактически - оккупирован французами, стремящимися устроить там собственный протекторат. За соблюдением этих условий должны были следить соответствующие союзные наблюдатели.
Германия утратила больше десятой части своей территории: французы забрали Эльзас-Лотарингию, небольшие приращения получили Бельгия и Дания, но основные потери пришлись на Польшу, сумевшую стать в французских глазах некоторой заменой России. Ей были нарезаны самые лакомые куски, сделавшие границу на Востоке рваной раной на теле Европы. Даже маленькая Литва сумела ухватить себе кусок германского пирога, захватив город Мемель. Это было несправедливо, земли первоклассного государства и нации попали под власть убогих во всех отношениях стран, чьи мелкие амбиции только усиливались от осознания собственного ничтожества и исторической бездарности. Это косвенно признал даже один из творцов нового мира, британский премьер, назвавший передачу двух миллионов немцев под власть Варшавы источником новой войны в будущем. Он оказался прав.
После Германии наступил черед остальных. Австрия получила запрет на воссоединение с немцам, запрет попиравший основы того самого справедливого устройства Европы на основании национальных устремлений, о котором так долго говорили американцы. Австрийская республика тоже потянула за собой грехи отцов, ее армия сокращалась до трети германской и разоружалась. Империя была разрушена, ее имущество беззастенчиво разграблено. Самый веселый город Европы Вена погрузился в темноту и муки голода. Немногим больше повезло Венгрии, обретшей наконец-то полную свободу. Государство, обескровленное гражданской войной с красными, получило регента-адмирала и потерю выхода к морю. Она тоже была расчленена, ограблена и обезоружена. Такая же участь ожидала и Болгарию, потерявшую десятую часть своей территории.
Османская империя погибла, вслед за ней следовало умереть и Турции. Слишком долго турки сражались в этой войне, это не должно было повториться. Приговор им должны были привести в исполнение греки, они почти не устали в ПМВ, кроме того это был их исторический шанс. Увы, несмотря на посильную поддержку французов и итальянцев, дело полностью провалилось: туркам, свергнувшим у себя монархию, пример Германии послужил наглядным уроком. Новый национальный лидер, боевой генерал Кемаль, сумел отстоять турецкий берег: греки были разбиты и бежали. Разойдясь, кемалисты похоронили не только неовизантизм, но и идею о Великой Армении, вместе с последней, принявшей на себя скромную роль советской республики.

Потери

Сербы, сделавшие в войне первый выстрел, потеряли до 800 т. человек погибшими, половину из которых составили гражданские. Австро-Венгрия оставила на полях сражений миллион своих солдат и почти 500 т. умерло в плену, продемонстрировав всю хлебосольность славян. Австро-венгерских пленных убивали даже после окончания ПМВ, в ходе гражданской войны в России: чехи приканчивали венгров, русские убивали немцев... Еще около 400 т. гражданских подданных империи погибли от эпидемий и голода, вызванных войной. Их союзники болгары потеряли 88 т. солдат и 105 т. гражданских, забранных лучшими друзьями войны - голодом и эпидемиями.
Отвратительная Румыния совершенно заслуженно потеряла 219 т. солдат погибшими и почти триста тысяч штатских, умерших от уже известных нам последствий войны. Эти тяготы мамалыжники могут записать исключительно на свой счет - они были вольны в выборе, в отличие от несчастных бельгийцев или греков, втянутых в войну. Маленькое католическое королевство на севере Европы пережило войну и оккупацию, потеряв почти шестьдесят тысяч солдат и - несмотря на чудовищную длань германского оккупационного режима, несмотря на все ужасы, на распятых и изнасилованных бельгийских медсестер, наколотых на штыки младенцев и сожженные городе, несмотря на всё - вшестеро меньше гражданских (есть мнение, что столько же). Выступившие, после устроенного союзниками переворота, на стороне добра греки потеряли вдвое меньше солдат и в полтора раза больше штатских. Впрочем, впереди у них была война за возрождение Византии...
Великобритания, главная сила коалиции, потеряла 702 т. своих солдат и чуть больше двухста тысяч чужих: индусов, канадцев, австралийцев, новозеландцев и т.д. Погибло, исключительно от войны, около трех тысяч жителей острова. Если же включить в этой число потери гражданских по всей империи, то счет пойдет на полудюжину миллионов. К счастью для всех, ими оказались всего лишь индусы, не выдержавшие голода и болезней.
Особенно хорошо с этим (болезнями и голодом) обстояло дело в погибших от огня мировой войны Российской империи и Республике. Их военные потери превышали число в два миллиона, достигая цифры в 2254 т. человек, но всё это меркло на фоне потерь в гражданской войне, последовавшей за поражением. На миллион штатских, умерших за годы войны, наложились новые миллионы. Это гекатомба затмила даже ПМВ. Кроме того, говоря о потерях, следует отметить рекордное число пленных, число которых колеблется между почти четырьмя и почти пятью миллионами.
Германия, главная сила Центральных Держав, понесла наибольшие же потери среди них. Армия потеряла два миллиона солдат, еще 135 т. умерло в тылу, в основном от английской блокады и связанным с ней голодом. Ее исторический противник Франция потеряла до 1400 т. солдат и 160 т. штатских. Интересно, что в победоносной французской армии от несчастных случаев и самоубийств погибло столько же солдат сколько и у немцев. Определенно, французская победа была пирровой.
Османская империя в своей последней войне не скупилась на жертвы, потеряв 804 т. солдат. Эта жертвенность, впрочем, несколько меркнет, так как большая часть потерь была вызвана не усилиями в боях, а османской неорганизованностью: солдаты страдали от дурно устроенных дел, подавались болезням и помирали. Еще несколько миллионов штатских погибло в ходе геноцидов и прочих межнациональных прелестей, начавшихся в Османской империи после 1914 г. Точный подсчет этих жертв вряд ли уже будет возможен, да и какая разница? в любом случае счет шел на сотни тысяч.
Итальянцы, давние враги осман, выступившие в этой войне против них, потеряли до семиста тысяч солдат и сотню тысяч жителей. Учитывая успехи итальянской армии (на каждого убитого приходился один пленный) и территориальные приращения после войны - это было еще неплохим результатом. Португальцы тоже отделались малой кровью, всего 7-8 т.солдат.
Из оставшихся стран наибольшие потери понесли японцы (несколько тысяч), с изяществом бревна осаждавших германскую военно-морскую базу Циндао и китайцы, неизвестно зачем потерявшие в ПМВ аж 10 т. солдат от болезней. Об остальных не стоит и говорить, общие же потери в мировой войне превысили 22 миллиона человека, поделившись поровну между военными и гражданскими. Пандемия испанки, начавшаяся весной 1918 г., унесла к 1920 г. от 50 до 100 миллионов.

Итоги

Война велась на просторах Российской империи, в Северной Франции и Италии, Сербии и Сирии. Германия и Австро-Венгрия практически не пострадали от нее, не считая воздушных налетов, еще не способных нанести больших разрушений. Двуединая империя все-таки пострадала от боевых действий в Южной Польше и Галиции (царские генералы удивлялись богатству этих земель), но для Германии война означала сражения на территории врага: кроме коротких и бесславных вторжений генерала Жоффра и великого князя Николая Николаевича в кампаниях 1914-15 гг., она не познала тягот войны на своей земле. Этим она обязана уму своих генералов и мужеству солдат. Ее потенциал не пострадал. Этого, увы, нельзя было сказать об Австрии, усеченной и ослабленной: могущественная компонента Дунайской монархии превратилась в бессильный обрубок. Обратный Австрии пример показали турки, сумевшие избежать грозившего им уничтожения, но и они превратились в региональное государство, не ограниченное, впрочем, в своем суверенитете.
Англичане сохранили и даже укрепили свои позиции, будущее было в тумане, но продемонстрированной мощи Британской империи никто отрицать не мог. Тем не менее, дух и оптимизм старой Англии был почти утрачен среди элиты, да и сама она изменилась, символом чего стала замена Асквита на Ллойд-Джорджа. Авиация и подводные лодки сильно поколебали веру в неуязвимость Острова. Все принялись заниматься малыми делами, интерес к внешней политике исчез: Лондон не заметил отпадения ирландцев, разгрома греков и падения республик Кавказа. В известном смысле это были плоды оценки интеллектуальных способностей тех кто привел Англию к войне: ради военно-морской гонки с немцами, экономического соперничества и раздела Османской империи. Эти - и другие цели союзников - выглядели теперь (после всех жертв и расходов) откровенно жалко, равно как и результаты: не ради создания же Чехословакии стоило вступать в войну?
Еще хуже дела обстояли во Франции. Война обескровила ее, она велась на французской земле и на французские деньги. Отказ советской России выплачивать царские займы разорил сотни тысяч французов, интервенция на Черном море продемонстрировала надломленный дух французской пехоты: эти солдаты грабили местное население и позорно бежали от немногочисленных банд красных. С такой армией невозможно быть первой сухопутной державой Европы и напуганные собственным бессилием французы принялись распространять его на Германию, стремясь разрушить ее. Вторжение в Рур ожидал бесславный провал и оставалось лишь надеяться на то, что репарации уничтожат германскую экономику. Эта политика, как известно, оказалась крайне недальновидной. Возвратившиеся с Западного фронта, Италии и Балкан войска маршировали в Париже, формальные цели были достигнуты, но цена оказалась слишком, слишком велика: в новом мире Франция чувствовала себя намного менее защищенной чем в старом.
От войны пострадали и итальянцы, не знавшие в ней ничего кроме поражений. Этот очевидный факт, вкупе с обилием фронтовиков в стране и разругавшимися вдрызг партиями, привели к установлению в ней авторитарного фашистского режима. Претерпели и сербы, и поляки. Но самой пострадавшей страной следует признать Россию: она была разорена, обескровлена и буквально разгромлена. На военное поражение 1917 г. наложилась гражданская война, итогом стала катастрофа во всех смыслах этого слова. И, вполне заслуженная - мало какой народ разрушал свой дом с таким энтузиазмом.
Республики заменили монархии, в Европе появилось множество новых государств. Чехи, поляки, венгры, прибалты, сербы с их Югославией... Малоаппетитное зрелище злобных карликов. Не стоит думать, что гибель Центральных Держав была обязательным условием их создания - венгры фактически обладали собственным государством и до войны, чехи рано или поздно получили бы подобный же статус, поляков вернули к политической жизни сами немцы. Скорее речь идет не о рождении нового, а о пожирании прежнего: не о создании, а о перераспределении. С другой стороны, именно поражение германского блока привело к потере собственных государств украинцев и народы Кавказа.
Под конец 1919 г. американский Сенат вывел США из новой мировой системы, отказавшись ратифицировать Версальский мир - и это после того как французы пожертвовали столь многим ради Вильсона! ненависть и презрение к США с тех пор стали неотъемлемой частью французских представлений о мире.
Американцы навязали победившим союзникам разоружение на море, сравняв свой флот с британским и без войны исполнив то, что вменялось в вину Второму рейху.
Возникла Лига Наций, международное объединение, идею которого подал еще Кант и куда не приняли Германию. Разумеется, США также не вступили в нее: по сути, их действительные цели уже были достигнуты и ограничивать себе маневр преемники Вильсона не собирались: на очереди был англо-французский колониализм. Для остальных американцев это стало болезненным разочарованием, крестовый поход в Европу сменился обыденным возвращением солдат домой, где их никто не встречал. Идеалистов сменили изоляционисты, планы Вильсона были похоронены вместе с ним.
Германия пережила череду кризисов: Берлинский путч военных, не пожелавших мириться с Версалем, Мюнхенский путч национал-социалистов, инфляцию, разорившую миллионы людей, французскую интервенцию, но сумела выстоять. Наступили золотые двадцатые, экономика рейха была на подъеме, уровень жизни населения стал выше чем у победителей, президенство Гинденбурга примирило старую и новую Германию. Но ее суверенитет был ограничен - изгнав рейх из нового мироустройства от него требовали соблюдения правил, изначально не имевших в глаза всех немцев никакой ценности. Все говорило о том, что это не продлится долго. Англия и Франция не могли контролировать сильнейшую чем они державу, в тумане будущего была сокрыта загадка: станет ли Германия полноправной частью Европы или восстанет против Версаля? Раны затягивались и легенда об ударе в спину начала жить: социал-демократы, либералы, интеллектуалы, все они купились, поверили пропаганде союзников и сдались на милость врага, покуда армия сражалась на фронте. Ложь, завернутая в правду: верившие в это не думали о том, что последовало бы дальше, когда б "предательство" не состоялось...
Оставалось два вопроса: стоило ли оно того и чего оно стоило? Как говорил фельдмаршал фон Мольтке: вечный мир - мечта, и даже не прекрасная.

[Oksnia]

Жизнь в стиле укиё
Часть первая : Мир, покой и укиё

Историю Японии традиционно принято делить на периоды, которые отражают особенности развития общества на каком-то этапе.
От "самой древности" до VI века н.э. - эра Гэнси, (просто палеолит - 30-10 000 лет до н.э.), Дзёмон (10 000 лет до н.э. - 300 год до н.э.), Яёй (300 год до н.э. - 250 год н.э.) и Кофун (250-536).
Далее следует эра Кодай с периодами А**** (536-710), Нара (710-794) и Хэйан (794-1185).
Затем эра Тюсэй с периодами Камакура (1185-1333), Кэмму (1333-1336) и Муромати (включает подпериоды Намбокутё 1336-1392 и Сэнгоку 1467-1573).
Далее следует эра Кэнсей с периодами Адзути-Момояма (1573-1603) и Токугава (включает в себя подпериод Бакумацу 1853-1868).
Затем идет эра Киндай с периодами Мэйдзи (1868-1812), Тайсё (1912-1926) и Сёва (1926-1945).
Нынешняя эра - Гэндай, с периодами Сёва (поскольку продолжалось правление императора Хирохито - продолжался и его период, но проигрыш ВМВ не мог не отразиться на всём - 1945-1989), Хэйсэй (1989-2019) и нынешним Рэйва.

Период, о котором пойдет речь – Токугава эры Кэнсей, он получил свое название от династии, которая с 1603 года занимала наследственный пост сэйи-тайсёгуна ("великого полководца, побеждающего варваров").
Оный титул с XII века означал постоянного главнокомандующего всея японских войск, а фактически - главу правительства, и значил в государстве намного больше, чем сам тэнно (для неграмотных гайдзинов - император).
Первым сёгуном Токугава стал Иэясу, последним - сложивший с себя полномочия в 1868 году Токугава Ёсинобу, то бишь, династия оная правила в Японии более 250 лет. Другое название этого же периода - Эдо, ибо так назывался город, где находилась ставка сёгунов Токугава, то есть, бывший фактической столицей Японии в XVII-XIX веках (официально-религиозная столица, где обитали тэнно и его двор, оставалось в Кёто, или, в не очень правильной, но сложившейся русской традиции - Киото). Кстати, после падения сёгуната и наступление эры Киндай и периода Мэйдзи, государственная столица осталась в Эдо, но сам город переименовали, не став особо заморачиваться - в Токё, ака Токио, под каковым названием он нам до сих пор и известен.

Период Токугава (Эдо) уникален тем, что многие вещи в нем случились впервые в истории Японии - они же и стали определяющими для него. Во-первых, не было абсолютно никаких войн - ни с внешними врагами, ни с внутренними, два с половиной века мира и покоя, которые, естественно, привели к росту населения, экономики, бюрократии и расцвету культуры. Это же, кстати, способствовало окончательному оформлению идеологии японского традиционализма - все эти знаменитые "трактаты о настоящих самураях" и "кодексы поведения воинов" (включая и сочинения, оформившие, наконец, каноны знаменитого бусидо - "пути воина", правил самурайской жизни), были написаны именно в период Эдо, когда сами буси перестали воевать, и делать им особо стало нечего, кроме писания буков. Во-вторых, Япония окончательно закрылась от внешнего мира, взяв на вооружение доктрину изоляционизма (хотя всё те же буси, сидевшие без дела, постоянно сочиняли проекты завоевания Филиппин или Тайваня) и запретив все религии и философии, отличные от официальных. Развивается и наука - как традиционная (в основном философия и этика), так и новая (так называемое "голландское знание", основанное на переводах голландских научных книг, доступных в фактории Дэдзима, единственной разрешенной иностранной торговой точке в Японии).
Ну а в-третьих, длительный период мира и относительного процветания привел к тому, что обеспеченные слои населения - верхушка самурайства и зажиточные горожане - отвлеклись от вечной борьбы за выживание и получили время и средства, которые можно было потратить на "маленькие земные радости". Появился интерес к "мимолетностям жизни", который отразился в создании стиля живописи и литературы, получившего название укиё-э. Это слово имело два значения - буквальное, которое можно передать как "картины меняющегося мира", и звукоподражательное (звучащее так же, но записываемое другими иероглифами, то есть являющееся омофоном, "одинаково звучащим с другим словом") "мир скорби", традиционное буддийское обозначение всего мирского в смысле "суета сует". Общий смысл - "мимолетный суетный мир, увлекающий своими соблазнами".

Главным для произведений в стиле укиё-э стало изображение предметов и ситуаций, прежде не привлекавших людей искусства. Нет, картины с героическими самураями и всякими судьбоносными событиями продолжали рисовать, но наряду с суровыми буси героями гравюр, книг и пьес народного театра (всех его видов) становятся такие "негероические" люди, как влюбленные парочки, куртизанки, артисты (того же театра), дети, животные. Расцветает пейзажная живопись,анималистическая, а техника изготовления гравюр и оттисков с них позволяет создавать одну из первых в мировой истории массовых культур. Манга и аниме происходят по прямой линии от "сериальных" гравюр укиё-э, где изображения дополнялись текстом, то есть являлись своего рода протокомиксом. Появляется и само понятие "красивой жизни", как то, что одни осуждают, а другие к этому стремятся - женщины из "веселых кварталов", театр, дружеские попойки (причем особенности японских развлечений позволяли совмещать все эти вещи), наслаждение красотой (природы, произведений искусства) и пр.

И самое главное - именно в период Эдо японцы сформировались как единая нация и получили свои нынешние "уникальные черты", от работы по пожизненному контракту до якудзы. Практически всё, что принято называть "японскими традициями" и "национальным характером", а также бОльшая часть культуры (как материальной, так и духовной) возникли именно в период Эдо, при династии Токугава, и потом лишь трансформировались под влиянием внешних изменений, принимая новые формы, но сохраняя старое содержание. Так что, в некотором смысле, японцы до сих пор живут в "меняющемся мире", к которому неплохо приспособились...

1. Типичная гравюра в стиле укиё-э
2. Хокусай, гравюра "Южный ветер, ясный день" - вид на гору Фудзи, визитная карточка периода Эдо и стиля укиё-э

[Oksnia]

Жизнь в стиле укиё - 2

Страна и люди

Сколько жило в Ниппоне (так сами они называют свою землю - "Япония" есть продукт филологической беспомощности южных варваров) ниппонцев в начале XVII века - великое ХЗ. Страну только-только собрали по кусочкам, и бардакохаос гражданской войны еще только предстояло преодолевать, выстраивая тоталитаризЬм.

Первая недостоверная перепись случилась в 1630 году, когда буддийские храмы получили задание переписать прихожан, чтобы выявить, сколько подлюг перебежало в поганскую веру южных варваров. С 1664 году переписи стали регулярными, но точность их всё еще хромала, ибо как заметил русский "путешественник" XIX века (на самом деле уволоченный в плен морской офицер, обвиненный в шпионаже и проживший в Ниппоне несколько лет) "такое исчисление сделать весьма трудно или невозможно, потому что многие миллионы бедных людей не имеют постоянного местопребывания… а живут на открытом воздухе, по улицам, в полях и в лесах".

Революцию совершил сёгун Токугава Ёсимуне в 1721 году. Он решил плюнуть на "отлов голов" как на бессмысленное занятие, и приказал переписать угодья и имущество, ну и к ним владельцев и тех, кто на них трудится. Естественно, чтобы налоги плОтили. Потому, собственно, перепись была проведена тщательно, и ее можно считать первой достоверной - 26 065 425 человек. Правда, самураи, как освобожденное от уплаты налогов сословие, и члены их семей переписи не подлежали, так что их число нам неизвестно, однако же маленьким оно быть не могло - историки думают, что общее число ниппонцев составило примерно 30 млн человек. В дальнейшем подобные переписи проводили регулярно каждые шесть лет. Последняя, в 1846 году, дала 26 907 600 человек.

Получается, что за 120 лет ниппонцы не размножились? Что за фармазон? Виноваты были три больших (ака великих - мелкие-то случались довольно часто) голода - годов Кёхо (1732, умерло около 850 000 человек), годов Тэммэй (1783-1787, умерло около миллиона человек) и годов Тэмпо (1833-1836, умерло примерно миллион человек). (В Японии крупные события называли по девизам, которые тэнно-императоры провозглашали несколько раз за правление, особенно чтобы сменить "неблагоприятные" события на более подходящие.) К тому же существовал такой "милый" обычай когаэси - убийство новорожденных, своего рода "пострацепция", когда ребенка, которого семья была не в состоянии прокормить, тупо убивали (или сносили в пустынное место, чтобы сам помер). Часто так же поступали и со стариками, которые уже не могли помогать по хозяйству - обычай убасутэ. Впрочем, есть целые школы "прогрессивных историков", которые яростно доказывают, что это всё "байке, слухи, бабушенцевские враке".

Однако правительство с XVIII века принимало немало мер для борьбы с обоими обычаями, а также с абортами - типа постановки беременных на спецучет, или даже выдача забеременевшим и родившим продовольственного пособия. В конце концов, были и "вполне гуманные" методы - например, запрет третьему и следующим сыновьям жениться. Кстати, сильнее всего страдали девочки - их убивали чаще. Перепись 1721 года показала, что на 14,4 млн мужиков приходится всего 12,5 млн баб. Этот дисбаланс сохранялся на протяжении всей истории периода Эдо. Особенно худо с "Ж", кстати, было в столице - там постоянно толклись 20 000 или 30 000 самураев, приезжавших сезонно служить (то есть без семей и жен), к тому же для грандиозных построек часто объявляли трудовую мобилизацию крестьян (не крестьянок - эти оставались в деревнях на хозяйстве). Потому, собственно, "веселые кварталы" с гейся и путанами процветали...

Зато города росли - в 1700 году там обитало 3 220 000 человек, а в 1800 - 3 970 000 человек. Эдо вообще в начале XVIII века стал городом-миллионником. И это тоже "вносило вклад" в сокращение населения - скученность и хреновые условия обитания крестьян-переселенцев безумно "радовали" корь, оспу и ветрянку (три всадника апокалипсиса периода Токугава). "Богатый урожай" собирали и стихийные бедствия - землетрясения, цунами, пожары (в стране бумажных домиков на деревянных каркасах) косили ниппонцев с завидной регулярностью. Потому, собственно, средняя продолжительность жизни составляла всего 30-35 лет. Но, всё же, в основном за счет детской смертности, ибо большинство представителей "элиты общества" спокойно доживали до 60, а многие и до 70 лет. В целом же каждый седьмой ниппонец доживал до 60 лет, правда, считаясь в этом возрасте уже неприлично древним старцем.

Про пожары отдельная интересная история, ибо сёгуны Токугава смогли завести регулярную пожарную охрану, мобилизовав на службу самураев - ну а что они без войны тупо прохлаждаются?
В 1758 году Эдо был разбит на несколько секторов, в каждом из которых была учреждена пожарная станция (сперва четыре, потом больше), возглавлял которую самурай в ранге хатамото (личный вассал сёгуна, из которых формировалась его гвардия), с несколькими более низкого ранга самураями. Им подчинялись специально отобранные разнорабочие-горожане, примерно 300 человек, которые в специальных накидках ходили патрулями и высматривали, где горит. В случае пожара они набегали и в основном разваливали соседние здания на скорость - чтобы огонь не перекинулся на них, и дабы локализовать очаг возгорания.

В 1718 году пошли дальше - сёгун Ёсимунэ приказал всем домовладельцам заменить соломенные крыши на черепичные (за свой счет, естественно, дармоеды!). Также горожане должны были нанимать отряды "любителей" для борьбы с пожарами, и нередко они натурально бились на улицах с "профи" за право тушить огонь - и тем, и этим за сие плОтили небольших, но денег. В каждом квартале строились вышки, с которых сторожа следили за "пожарной обстановкой". К концу XVIII века пожарных в Эдо было уже около 10 000 человек, а дворец сёгуна и особо важные постройки охраняли в очередь князья-даймё со своими самураями. Тем не менее, горело часто, охотно и с размахом - стихия-с...

1. Токугава Ёсимунэ, первый "ниппонский переписатор"
2. Самурай в костюме пожарного (но не пожарный - это длинная история) сражается со стихией, долбая здание (на само деле нетЪ)...

[Oksnia]

Жизнь в стиле укиё - 3
Сёгунат сверху донизу (начало)

О государственном устройстве Ниппона эпохи Эдо. На вершине пищевой цепи и во главе государства одновременно находились два человека - тэнно (император) и сёгун (глава исполнительной власти), и функции их были сильно разными, как и роль в сознании самих ниппонцев. Правящая династия не прерывалась с доисторических времен (с эпохи Ямато как минимум), и потому уже довольно много веков назад тэнно стал фигурой на 146% сакральной, символической и... несвободной. Вся жизнь его была расписана по соответствующим ритуалам, и буквально ни одной свободной минуты не было - а точнее, не было ни одного ритуала, который бы позволял монарху "делать что-то от себя и для себя". Потому, собственно, еще в средние века появился институт дайдзё-тэнно ("император, уступивший трон") - отрекшиеся монархи, обычно принявшие буддийские монашеские обеты (что уже не позволяло им участвовать в синтоистских церемониях) и удалившиеся "за город" (в специальную усадьбу). Вот у них появлялось время на разные "левые дела", типа вмешательства в интриги и политику - поскольку свой религиозный и моральный авторитет они сохраняли пожизненно. Хотя даже они ничем, кроме морального авторитета, в качестве реальной силы не обладали. Но, как показала эпоха падения сёгуната, при фанатичной любви ниппонцев к своим тэнно и этого в итоге оказалось достаточно...

При тэнно, обитавшем в Киото (и никуда оттуда не выезжавшем), был, естественно, двор, который составляли представители немногих (несколько десятков) аристократических семей, занимавших наследственные должности (за этими семьями и закрепленные). В основном это были потомки императорской династии, ибо после третьего поколения они теряли статус принцев и становились кугё - так, собственно, придворную аристократию и называли. Это были абсолютные дармоеды, ибо занимались только участием в тех же самых церемониях, что и тэнно, и содержавшиеся (как и сам монарх) целиком за государственный счет (хотя тем, кому хотел, сёгун мог с "байского плеча" пожаловать поместьица). Группировались они обычно в двух конторах - Да[й]дзёкан (Палата большого государственного совета - бывшее правительство Ниппона, выполнявшее после перехода реальной власти в руки сёгунов чисто декоративные функции) и Дзингикан (Палата по делам земных и небесных божеств - вот этому ведомству было чем заняться, ибо оно отвечало за всю государственную религию синто). Кугё тоже пользовались "моральным авторитетом", и представители высшей военной знати сёгуната любили жениться на их дочерях.

Но, конечно же, реальная власть в стране принадлежала сёгуну - точнее, сэйи-тайсёгуну ("великий полководец, побеждающий варваров"). Так еще в средневековом Ниппоне называли главнокомандующего - сперва назначаемых тэнно на один или несколько походов, а с конца XII века сделавших этот титул наследственным и передававшим его в одной семье. Первой династией сёгунов стали Минамото, на смену им пришли Асикага, а спустя некоторое время (после "выпиливания" этой династии при Ода Нобунаге) сёгунами стали Токугава. По традиции, они обитали не в императорской столице Киото (кроме Асикага, обосновавшихся в пригороде Муромати - потому время их правления называют "период Муромати") - Минамото расположились в рыбацкой деревушке (ставшей городом) Камакура ("период Камакура"), а Токугава, как уже было сказано, выбрали Эдо (будущий Токио). Сие, кстати, неслучайно - самые сильные самурайские кланы обитали на востоке острова Хонсю, на бывшей военной границе с варварами эмиси (эбису), и их надо было контролировать, "не отходя от кассы". Военная ставка сёгуна (сперва временная, затем постоянная) называлась бакуфу, и постепенно это слово стало обозначать всё правительство страны - и место, где оно обитало, и людей, в него входивших.

Сёгун был главным феодалом в Ниппоне, ибо исторически победил всех, кто ему сопротивлялся и вынужден был подчиниться. Этих вассалов-князей называли даймё (большое имя), и они у себя в землях были "как сёгун", высшей военной и административной властью. Таковыми считались только те, чей доход превышал 100 000 коку (мера веса, равная 180,39 литра) риса, ибо ежегодный доход считали в количестве собираемого с полей урожая, и это стало своего рода расчетной единицей, в которой и жалованье выдавали. Ставка даймё (и его правительство - по аналогии с бакуфу) называлась хан, потому система управления, при которой ханы подчинялись бакуфу - бакухан. Статус даймё, как и их владения, передавался по наследству, но имел ряд тяжких обременений. Например, надо было содержать собственный двор в Эдо и жить там год через год - а когда даймё сам не жил в столице, там жили некоторые его сыновья и жены как заложники. Постоянные переезды требовали больших расходов, и это делалось вполне сознательно - чтобы даймё не копили средства для восстаний супротив сёгуна. В зависимости от числа коку в доходе прилагалась и прописанная в цифрах свита - так что копеечка влетала в итоге немалая...

Среди даймё была своя иерархия, и она "не совсем" совпадала с количеством доходов. Самыми влиятельными считались госанкэ (Токугава Госанкэ - Три дома Токугава), ведших происхождение от младших сыновей первого сёгуна Токугава Иэясу. Их еще называли дома Овари, Кии и Мито - по названиям провинций, где они держали свои ханы. Теоретически они считались в очереди наследования титула сёгуна, если прямое потомство старшей линии прервется, и на самом деле представители домов Кии и Мито ближе к концу периода Эдо побывали во главе бакуфу (наследование не было жестким по старшинству, сёгун имел право выбрать себе преемника из ближайшей родни). Далее по рангу следовали симпан даймё - потомки других ветвей дома Токугава (теоретически в них входили и госанкэ, но "некоторые животные равнее"). Затем следовали фудай даймё ("исконные") - потомки вассалов, служивших роду Токугава (или даже Мацудайра) до сражения при Сэкигахаре в 1600 году, исход которого и отдал власть над Ниппоном в руки оного семейства. "Замыкали круг" тодзама даймё ("внешние") - те, кто присягнул на верность Токугава после сражения при Сэкигахара (а в большинстве своем и сражавшиеся против него в оной битве). Эти имели "поражение в правах" и всегда считались "неблагонадежными" - что, в итоге, и подтвердили, ибо крах сёгуната начался силами ханов Сацума, Тоса и Тёсю, самых "махровых тодзама".

"Вассал моего вассала", то есть, землевладельцы, подчинявшиеся даймё (ведь японское землевладение было феодальным - владеющий землей должен был и сам приходить "оружно", и воинов приводить, которым тоже "платили землей"), носили наименование сэмё. "Еще более мелких" владельцев звали байсин и дан. Не все, кстати, самураи владели землей - многие служили своему даймё за жалование (исчислявшееся в тех же коку риса, но его могли выдавать и деньгами по курсу). Среди таких выделялись гокэнин - самураи, лично служившие сёгуну, которые и оккупировали среднюю и низшую ступени государственного управления в столице и провинциях, ибо при каждом хане была еще и резиденция "постоянных контролеров", докладывавших о происшествиях в бакуфу. В период Эдо насчитывалось 17 000 гокэнин, и теоретически в случае войны они должны были составить личную армию сёгуна. Среди них тоже выделялась особая группа - хатамото (буквально "под знаменами"), имевшие право просить аудиенции лично у сёгуна и носить в его присутствии оружие (всем остальным, даже, а то и особенно, даймё, сие строго запрещалось, и за нарушение этого правила полагалось обязательное сёппуку) и на войне составлявшие его гвардию.


1. Го-Ёдзэй - первый дайдзё-тэнно (с 1611 года) периода Эдо
2. Моны (родовые гербы) даймё Сацума, Мори и Ямаути, правителей ханов Сацума, Тоса и Тёсю

[Oksnia]

Жизнь в стиле укиё - 4
Сёгунат сверху донизу (окончание)

Ниппонское общество периода Эдо четко делилось на четыре сословия - воины, ремесленники, торговцы и крестьяне. Это, как и многое другое в Ниппоне, было честно скопипищено из Древнего Китая, где люди делились ровно на те же группы себя. Вплоть до XVII века, то есть сёгуната Токугава, сословные рамки были "довольно проницаемы" - потому что постоянные войны постоянно требовали новых воинов, и сложилась большая и сильно отличавшаяся от "обычных простолюдинов" группа асигару (рядовых пехотинцев, "пушечного мяса"), многие из которых становились самураями и достигали высоких должностей. Например, кампаку (регент - как раз из-за неблагородного происхождения он и не мог носить титул сёгуна) Тоётоми Хидэёси, который родился обычным крестьянином (пусть и, как считают некоторые историки, зажиточным) Хиёсимару - как и положено, вообще без фамилии, и начинал у Нобунаги простым асигару. Однако окончание войн и объединение страны сделало такие "карьерные взлеты" ненужными - теперь Ниппону требовались именно крестьяне, чтобы кормить привилегированное сословие, рамки которого и были окончательно и жестко закреплены.
Впрочем, существовали и "внесословные люди", делившиеся на две большие группы - уважаемые и презираемые.
К первой относились врачи, учителя, священники и прочие "люди свободных профессий", которые не были ни воинами, ни земледельцами, ни торговцами или ремесленниками, и потому "жили просто так" - их уважали, и они имели довольно высокий статус, но ни к какому сословию формально не относились (это было возможно, ибо ремесло они передавали по наследству, либо же усыновляя кого-либо).
Другую "внекастовую" группу составляли неприкасаемые - эта и хэнин, люди, "изгнанные за рамки" (обычно за преступления, но статус был наследственный, и многим просто не повезло так родиться), выполнявшие только самую грязную с точки зрения буддистов работу, связанную со смертью: забивали скот, готовили казни, убирали трупы погибших горожан и пр. У них тоже была своя иерархия - эта считались выше хэнин, а во главе всех неприкасаемых, обитавших в специальных городских кварталах, стоял род Дандзаэмон из [квартала] Асакуса. В 1868 году за "долгую безупречную службу" 13-й глава оного клана даже сделал неслыханную для неприкасаемых карьеру - получил права полноценного гражданина. Кстати, в современном Ниппоне статусы эта и хэнин формально отменены, но их потомки до сих пор считаются в обществе "неполноценными людьми", и существует неслабая дискриминация, борьба с которой - одна из наиболее острых социальных проблем нынешней Японии.
В XVII веке в число неприкасаемых входили и калеки, но позднее они обособились, подмяв под себя некоторые "отрасли сервиса". Например, инвалиды становились ростовщиками, причем весьма безжалостными и ненавидимыми, или же балаганными и цирковыми артистами (ну, "цирк уродов" - это и в просвещенных Европах только совсем недавно исчезло). Особую группу составляли слепые - они занимались массажем (мануальной терапией), музыкой и врачеванием (в основном "народным траволечением"). Все калеки были очень "сословно солидарны", поддерживая друг друга. Слепые, например, входили в особую гильдию Тодозда, участники которой делились на четыре ранга. Кстати, низшим рангом был массажист дзато, и это же слово на слэнге обозначало слепого вообще, так что знаменитый незрячий герой ниппонских боевиков Дзато Ити (а не Затойчи, как пытаются упрямо произносить невежественные южные варвары) - "всего-навсего" Слепой [массажист] Ити. Хотя все истории о незрячих "кинжальщиках" и "мечниках" - это фантазии чистой воды, причем довольно поздние.

И еще об одной вещи необходимо упомянуть, говоря о государственном и общественном строе Ниппона периода Эдо - сакоку ("страна на цепи"). Такое название получила политика изоляции ото всех контактов с иностранными державами. Еще в начале XVII века ниппонцы бойко торговали с Соединенными Провинциями, Португалией и Испанией, покупая свои любимые пушки и ружья, которые обменивали на серебро, золото и рабов. Однако вскоре выяснилось, что пронырливые намбадзины ("южные варвары" - так называли португальцев и испанцев, приплывавших с Индонезии и Филиппин) толпищами обращают в свою верю аборигенов острова Кюсю, причем не мелочатся - в христиане подавались целые даймё, крещение которых автоматически влекло за собой переход в новую веру всех их подданных. Так что сёгуны Токугава не хуже своих эуропейских коллег понимали важность и опасность чуждой идеологии, и принимали указы, запрещавшие миссионерскую деятельность, а в конце концов - и само исповедание чуждой религии.

Ну а после подавления восстания в 1637-1638 годах на полуострове Симабара, когда было казнено 37 000 человек, христианство было запрещено под страхом смертной казни (подозреваемые проходили проверку топтанием креста), а виновные в этом "тлетворном влиянии запада" гайкокудзины ("люди из внешних стран", сокращенно гайдзины - "люди извне") изгонялись из Ниппона и все торговые и прочие сношения с ними запрещались. (К слову, некоторая часть особо упоротых упорных ниппонцев продолжали верить в Христа и Марию конспиративно - стали криптохристианами, дожившими-таки до нынешних дней, когда смогли выйти из подполья.) Пострадали и совсем даже не ведшие миссионерскую деятельность жадные комодзины ("красные люди" - голландцы и англичане), хотя в итоге именно голландцам, помогавшим истребить повстанцев в Симабара (для кальвинистов все они были "католическими собаками" - ох уж эти загадочные гайдзинские души, ниппонцам их не понять...) позволили оставить одну-единственную факторию - сперва в Хурадо, а затем в Нагасаки.
Чиновники бакуфу нашли весьма остроумный способ соблюсть указ сёгуна о том, что ногам варваров запрещается вступать на священную землю Ниппона - они насыпали в гавани Нагасаки искусственный остров 120 на 75 метров, обнесенный стеной и запирающийся воротами, где разрешили полтора-двум десяткам служащих нидерландской ОИК построить десятка полтора зданий, жить там, принимать там свои (с 1671 года - не более пяти кораблей в год, а с 1715 года - всего два) и торговать товарами, сгруженными с них. Всеми делами с факторией на Дэдзиме занималась специальная правительственная корпорация, и весь доход, соответственно, шел в сёгунскую казну.
Однако даже такая жутко кастрированная "форточка в Европу" способствовала тому, что за два века владычества династии Токугава в Ниппон попало и было переведено примерно 10 000 голландских книг, и появилось даже целое новое ученое течение - рангаку ("голландские знания"), прежде всего касавшееся медицины и точных наук. Кстати, переводчики, общавшиеся с обитателями фактории, тоже составляли наследственную корпорацию. Но кроме них и специальных чиновников на Дэдзиму пускали только проституток, о чем напоминала специальная надпись над воротами. В XVIII веке "прижим" был несколько ослаблен, и голландцам разрешали несколько раз в год посещать "веселые кварталы" в Нагасаки. Но ежели от такой связи рождался ребенок, ему с матерью позволяли жить в доме отца, однако по достижении определенного возраста делали "настоящим ниппонцем" и на остров уже не допускали.

К слову, от Китая Ниппон не изолировался - ибо Китай как "культурно-духовный податель всех скреп" никак не мог был быть заселен варварами. Но торговля с ним постоянно была омрачена дипломатическими препятствиями. Китайские императоры никогда не соглашались признавать никого из иностранных правителей равными себе - тем более каких-то там "полководцев, сражающихся с варварами" хрен знает где. Чтобы полноценно общаться с Пекином, в том числе и торговать, надо было официально признать себя земляным червяком, отдающимся на волю "великого сына неба" и его верным рабом. Естественно, что у гордых самураев именно с этим и были самые большие трудности. Некоторые сёгуны как-то изворачивались при помощи уловок, "трудностей перевода" в дипломатических документах и откровенного вранья, но периодически происходили новые обострения, так что полноценной постоянной торговли с Китаем не было - так, урывками, из-под полы и "периодически прерываясь"...


1. Тоётоми Хидэёси
2. Голландцы на Дэдзиме от нефиг делать со своими ниппонками обзирают окрестности

[Oksnia]

Жизнь в стиле укиё - 5
Воин выбирает смерть

Главным сословием, а также единственным, кто не платил налогов, были самураи - потомственные военные и госслужащие. В период Эдо с ними произошли две важные вещи.
Во-первых, рамка снизу захлопнулась - просто так стать самураем, не имея отца-самурая, стало нельзя (хотя отец не обязательно должен был быть родным - по ниппонским законам, приемные дети не имели никаких отличий в правах, и это стало одним из способов для богатых купцов "благородить" своих отпрысков). Потому что во-вторых - самураи перестали быть нужны, смысл их существования исчез, ибо закончились постоянные войны. Конечно, все они продолжали числиться военнообязанными "если завтра в поход", но походов не случалось, и карьеру приходилось строить исключительно на госслужбе, занимаясь менеджментом и интригами, что было куда сложнее, чем просто быть храбрым воином.
Всё это привело, в том числе, к тому, что в стране появилась масса безработных самураев - ронинов ("человек-волна", "перекати-поле"), потерявших регулярную службу при дворе даймё. Особено много таких было в начале XVII века, когда князей, сопротивлявшихся дому Токугава, лишали владений. Они бродили по стране, пытаясь наняться ко двору какого-нибудь даймё, а поскольку это было довольно сложно, в итоге почти все выбирали между разбоем (ремеслом киллера, вышибалы, "бойца" на службе якудза), полицейской службой ("охотником за головами", доставляя преступников в руки закона) и занятием ремеслами (что не было почетным - считалось довольно позорным для тру-самурая, хотя были исключения, например, перетяжка зонтиков). Ну, или просто наниматься телохранителями к богатым купцам - те любили поизмываться над "их благородием", прислуживающим разбогатевшему простолюдину.

Впрочем, существовал "пристойный путь" - интеллектуальный труд позорным не считался. Ронин мог стать, например, врачом, каллиграфом, мастером чайной церемонии или учителем. Чаще всего они обучали, естественно, грамоте и воинским искусствам - владению мечом, копьем, стрельбе из лука и пр., ибо несмотря на отсутствие войн самурай по-прежнему должен был быть профессиональным убийцей. (Более того - вынужденное безделье способствовало усложнению и кодификации всего того, что "должен уметь настоящий буси", так что появляются разнообразные сочинения, "оформлявшие канон".) Естественно, для этого надо было самим неплохо всем этим владеть - особенно при существовавшем обычае бросать заслуженному мастеру вызов и, победив, либо позорить его, либо "забирать бизнес". Одним из великих мастеров меча (точнее, двух мечей - это был его персональный стиль) стал ронин Миямото Мусаси (1585-1645), автор книги "Книги пяти колец" и самый популярный до сих пор персонаж в мангах и анимях. Но, естественно, чтобы достичь таких высот, надо было быть совсем уже не заурядным ронином.
Те же самураи, кому повезло служить на даймё или самого сёгуна, обычно трудились по схеме "месяц через месяц", двумя сменами - цукибансэй. То есть, ниппонские госслужащие были самыми отдыхающими служащими в мире. Однако и на службе, и на отдыхе жизнь их была расписана по многочисленным и даже мелочным правилам. Во-первых, самурай никогда и нигде не должен был расставаться с двумя мечами (поскольку войн не было, почти всегда это были "цивильные" катана и вакидзаси) - лишь при отходе ко сну в собственном доме можно было положить большой меч на стойку, а малый возле ложа. Мечи на поясе всегда располагались слева, это никогда не обсуждалось, и левшей переучивали без вариантов - именно поэтому двигались самураи всегда по левой стороне дороги, расходясь правым боком, отсюда в нынешнем Ниппоне левостороннее движение. Даже ходить самурай должен был особой походкой намба - не так, как пошлые простолюдины.

Кстати, "правильного" самурая было видно издалека - по той же походке, а также по прическе с бритой макушкой и прядкой, завязанной с затылка петелькой (якобы чтобы во время боя легче было подбирать отрубленные головы, которые потом были предметами хвастовства и поводом для поощрений). Постепенно "правильная" прическа проникла и в другие сословия. Ежели же самурай ронинствовал, или "уходил в прохладную жизнь", или еще каким-то образом анархистничал, он распускал волосы и не брил макушку. Так что все киношные и анимешные ронины щеголяют с рокерскими хаерами вполне по делу. Также отличало "благородного воина" на улице поведение - он не должен был на ходу есть, сопровождать женщину (она должна была почтительно семенить в двух шагах позади) и разговаривать с нею (всё это разрешалось только дома). Самураю запрещалось даже бегать без уважительной причины - бывали случаи, когда пойманных на этом "преступлении" заставляли делать сёппуку. Вообще же ввязываться в какие-либо непредсказуемые истории было "очень фу" - так что в случае заварухи на улице настоящий самурай обычно пройдет мимо, дабы не рисковать попасть в ситуацию, которая нанесет урон его чести.
Кстати, этот обычай (сёппуку, он же харакири, иероглифы одни и те же, "живот" и "резать", разница в порядке их написания и способе прочтения, и первая форма - официальная, вторая разговорная) тоже стал "визитной карточкой" самурайства. Появившийся еще в эпоху феодальных войн, при Токугава он стал самой распространенной казнью "благородных буси" - не позволить им совершить самоубийство могли только за самые тяжкие и ужасные преступления, и нарушить сие правило не имел прав даже сёгун. Приговоренный должен был разрезать себе малым мечом (или большим - для этого середину лезвия оборачивали бумагой) живот в определенной последовательности, которую каждый уважающий себя буси заучивал с детства по специальным картинкам.
Впрочем, именно в период Эдо процедуру "гуманизировали", ибо смерть от таких разрезов наступала далеко не всегда быстро и была довольно мучительна - особо доверенный друг приговоренного (кайсяку, ака кайсякунин) отрубал ему голову, как только тот касался лезвием живота. Дошло до того, что даже перестали использовать мечи при сёппуку - самурай касался живота веером (а прислать от начальства веер - значило приказать сделать харакири), кайсяку сносил ему голову (причем особым шиком считалось отрезать ее так, чтобы она осталась держаться на куске кожи - дабы пристойно похоронить покойного). Также перед смертью полагалось написать хайку (ака хокку), и многим самураям это было труднее всего - совсем не каждый владел сим тонким искусством в совершенстве. Зато постоянно оставались популярны антологии типа "Стопятьсот предсмертных стихов". Поводов для совершения сёппуку было великое множество - собственно, есть такое мнение, что самурайские правила содержали столько пунктов со смертельными наказаниями, чтобы приучить воинов к мысли о невозможности "выкрутиться" и притупить страх смерти. В конце концов, просто культивировался взгляд, согласно которому "изо всех возможных путей самурай должен выбрать тот, что быстрее всего ведет к смерти".


Ну и поскольку самурайское достоинство передавалось по наследству, надо немного рассказать и о женщинах этого сословия. В принципе, их положение не сильно отличалась от "общеженского" - никаких особых прав перед законом официально, хотя "по факту" многие из них управляли своими мужьями (как везде и всегда), а уж домашним хозяйством так и вполне по закону. Отличием самурайских женщин было то, что их также сознательно с детства готовили к самоубийству, ибо "позор хуже смерти" - ритуал дзигай. Они также всегда носили с собой специальные кинжалы кайкэн, с помощью которых учились протыкать артерию на шее (также полагалось связывать себе ноги, чтобы выглядеть пристойно даже трупом) - их им дарили на церемонии совершеннолетия. А еще любая женщина самурайского сословия должна была учиться владеть оружием - особого предписания, каким именно, не было, но в основном это была нагината, специфическая алебарда (меч на длинном древке).

Дочь самурая, обученная драться с нагината (или каким ином оружием), называлась букэ-но-онна ("благородная женщина из буси"). Это еще не предполагало участия их в боях - драться приличной даме полагалось лишь при защите жилища и детей от всяких бандитов, зверей и прочих вредителей. Также они имели право требовать и даже осуществлять кровную месть - в тех рамках, которые разрешал закон, или неписанные самурайские обычаи. Но существовали (всегда единицы - но тем больше им уделялось внимания в искусстве) и те, кто сознательно выбирал жизнь воина и становился онна-бугэйся ("женщина, владеющая боевыми искусствами").
Обычно это были "особо буйные" жены (ака наложницы) или дочери, сопровождавшие своих любимых даже в сражениях - особенно во время обороны собственных замков. Некоторые из них могли даже зарубить своего супруга, если у того не хватало духу сделать сёппуку - это законом дозволялось (ибо его позор в противном случае ложился на всю семью и детей). В период Эдо их число заметно уменьшилось, но в самом его конце, во время Войны Босин, прославился целый отряд из пары десятков воительниц хана (княжества) Айдзу - Женская армия.

[Oksnia]

Жизнь в стиле укиё - 6
Профиты и гешефты

Все самураи, кроме ронинов, получали рисовый паек. Который выдавался три раза в год с правительственных складов, куда свозили рис, отбираемый у крестьян в качестве налогов. Естественно, в "день Х" выстраивались огромные очереди. Но ежели беднота самурайская могла себе позволить и потолкаться на свежем воздухе, то чем выше был ранг чиновника, тем более фу было ему самому таскаться за своим рисом. Тем паче что у какого-нибудь важного шишка его было очень много, и это вообще могло превратиться в логистическую спецоперацию. Посему и появились посредники - фудасеси ("предъявители талонов"), которые брали все неудобства стояния и получения на себя и за небольшую комиссию притаскивали рис прямо к самураю на дом. А поскольку бОльшую часть своего пайка самураи всё равно продавали (в хозяйстве надо было не только есть), они же брались его реализовывать, опять же за комиссию. Ну а самым нетерпеливым воинам фудасеси могли дать денег сразу - в долг под проценты в счет будущего жалования... Естественно, что получаемый в итоге этих операций рис они продавали на свободном рынке совсем по другим расценкам. Вот так появились самые богатые люди в токугавском Ниппоне - торговцы рисом.
Самураи часто не оставались в долгу - многие из них, несмотря на расписки, в день выдачи умудрялись получить свой рис раньше посредника и ускакать в поместье, куда "наглый простолюдин" не рисковал заявиться, ведь "благородный господин" мог просто зарубить любого, кто ему "выказал неуважение". Купцам оставалось жаловаться в бакуфу - так что в 1766 году был принят закон о том, что самураи лишаются права лично получать свой паек и могут делать это только через официально зарегистрированных и получивших лицензию фудасеси. Бабло в очередной раз победило зло... Впрочем, и указы о списании самурайских долгов, накопившихся у них перед торговцами, тоже издавались часто - и на сей раз недовольными оказывались "деловые люди".

Ежели самурай "выходил из доверия" кредиторов из-за недобросовестных махинаций с долгами, ему просто отказывали в получении кредита. Но тут снова вмешивался "ниппонский сословный менталитет" - обиженный нанимал ронинов (у них даже было специальное название - кураядоси), которые шли к купцу и "доступно толковали за кредит", держась за рукояти мечей.
Пришлось самим торговцам вскоре обзаводиться отрядами своих ронинов-телохранителей - тайданката, которые не просто защищали хозяев от кураядоси, но еще и выбивали "старые проблемные долги"... Вот так рисовые пайки порождали вокруг себя особую криминальную культуру.

Естественно, что в такие тесные ряды "хозяинов реальной жизни" была неслабая очередь. Право заниматься рисовыми пайками получали только гоё сенин - самые надежные купцы, у которых была специальная лицензия кабу. Для получения лицензии требовалась справка из гильдии (дза - что-то типа европейских цехов, или кабунакама - компания с монополией на какой-то род деятельности, имевшая своего рода "акции", количество которых определяло влияние и положение торговца в ней) о "добропорядочности", а также большая взятка. Кстати, и внутри самих гильдий дза и кабунакама все перемещения по иерархии тоже сопровождались "подарками" и "подношениями".

Самое же сложное в жизни купца (неважно, чем торговавшего - рисом ли, рыбой, или скобяными изделиями) было... стать купцом. Статус, конечно, передавался по наследству, как и бизнес - старшему сыну, ибо место в гильдии на части не делилось, как и число акций. А вот что делать всем остальным? Идти в ученики, как, кстати, и крестьянам, которых тоже брали на обучение. Карьера сложная - пять лет простым "эй ты, возьми то, принеси это, подмети, убери", причем только за еду и крышу (и безо всякого отпуска). Примерно половина дотягивала до следующих пяти лет, когда "становилось полегче на два попугайских крылышка". И только проторчавший в доме учителя 10 лет становился помощником приказчика (тодай) и получал первое жалованье, плюс право на ежегодный отпуск. Но и на этой должности выдерживали немногие - из отпуска хозяева не вызывали назад тех, кто им не нравился. И только еще через 10 лет самые упертые (примерно один из 100 начинавших учение) получали статус приказчика (банто), стабильный доход, право иметь собственный дом, жену и детей - жизнь удавалась. Свое же дело, накопив денег и став партнером хозяина, могли завести вообще считанные единицы...

Но при всей реальной власти, которую давали купцам огромные бабки, их положение в обществе официально оставалось низким - даже крестьяне и ремесленники считались "полезнее" торговцев, стоявших в самом низу официальной иерархии, а любой ронин мог (если имел смелость и наглость не бояться телохранителей) измываться над встречным фудасеси, как хотел. К счастью, ниппонское общество имело реально работающий "социальный лифт" для тех, кто хотел поправить свой статус с помощью денег - институт усыновления. Любая семья могла взять ребенка из другой семьи, который полностью переходил в новый клан, меняя даже фамилию - как, например, младшие сыновья самого Оды Нобунаги (Нобукацу, Хидэкацу и Нобутака, ставшие Китабатакэ Нобукацу, Хасиба Хидэкацу и Камбэ Нобутакой, главами усыновивших их семей). Делалось это обычно при отсутствии наследников мужеска полу, либо при отсутствии со стороны главы семейства доверия физическим и моральным перспективам собственных сыновей.
Ибо любой усыновленный получал все юридические права родного сына (и это действует до сих пор), вплоть до первородства. Этим и пользовались разорившиеся самураи - они за немалую мзду соглашались брать в дети ребенка торговца, который становился самураем со всеми вытекающими из этого статуса привилегиями. Более того - уже взрослые и состоявшиеся купцы часто становились приемными сыновьями самураев, которые вообще им самим в дети годились (на эту тему было даже немало "острой социальной сатиры"). А если у бедного воина была дочь, проблема решалась "вообще чисто автоматом" - согласно обычаю мукоёси (типа примака) ее муж брал фамилию жены и жил в ее семье, становясь наследником. Многие нынешние торговые ниппонские фирмы, кстати, именно с помощью усыновления сохраняли бизнес в семье - Кэнон, Киккоман, Судзуки, Тойота.

Главная особенность ниппонской торговли периода Эдо состояла в том, что все товары отпускались в долг - купец записывал количество отданного в большую тетрадь (и не дай Б-дда он ее потеряет - кто должны, все простят! кстати, именно поэтому ее делали из толстой дорогой бумаги и писали непромокаемыми чернилами - чтобы во время пожара быстро кинуть в колодец, а потом вынуть), а два (или пять - у кого как) раза в год наступал "день расплаты", когда торговец, либо его приказчики, ходили и собирали долги. В принципе, можно было "пропасть" на этот день и спокойно жить далее - вне оных выбивать "просрочку" принято не было (снова низкий статус торговца - могли и побить, и послать), особенно на новый год. Но вот больше в долг уже не дадут - так что "финт ушами" был тактикой эффективной, однако одноразовой...

Поэтому-то в 1673 году торговец Мицуи Такатоси и произвел революцию - он открыл лавку тканей в Эдо, где товары продавались значительно дешевле, но с условием расчета на месте наличными. "Ниппонские бабки" были довольны и валили толпами - налетай, падешевелла! А Мицуи каждый день огребал наличку, которую можно было пускать в дело, а не ждать полгода. Торговля настолько пошла, что "Исэя" (название лавки Мицуи) превратилась в первую в Ниппоне торговую сеть с самым широким ассортиментом (в основном продуктовым). Дошло до того, что практически все конкуренты этой сети в Эдо XIX века сперли название "Исэя" (копирайта-то не было!), чтобы заманивать покупателей. А универмаг на месте той лавки - до сих пор самый известный в Токио.

1.Оные мешки и есть те самые - по одному коку риса
2. Торговая лавка обыкновенная
3. Ода Нобутака, превратившийся в Камбэ Нобутаку - главу клана Камбэ
4. Пришел день расплаты...

[Oksnia]

Жизнь в стиле укиё - 7
Рабочие люди

Как уже поняли самые внимательные читатели, ниппонское общество периода Эдо делилось на четыре сословия - самураи (си), крестьяне (но), ремесленнико (ко) и торговцы (сё), причем именно так по официальному социальному статусу. Хотя все, кто не был самураем, имели его (статус) практически одинаково низким - где-то у плинтуса.
Ну, крестьяне хотя бы отличались тем, что их было много - подавляющее большинство ниппонцев по-прежнему обитало в сельской местности и занималось выращиванием продуктов питания.

Обитали ниппонские пейзане, естественно, в деревнях, а точнее, в "нижних ячейках налогообложения", которые назывались мура. Они имели самоуправление - все вопросы (которые вообще разрешалось решать крестьянам) решались общим собранием окитэ. Однако пейзане пейзанам были уже рознь - существовали зажиточные крестьяне-налогоплательщики (главы семей), а были и те, кто работал на них арендаторами, домашними слугами или батраками-поденщиками, и потому обычно отдавали свои голоса и влияние патрону. Главы семей выбирали старосту - нануси (ака сёя), который на безвозмездной основе (то есть даром - ну, человека тупо вынуждали 3,14здить общие деньги и брать взятки, чо) трудился посредником между общиной и властями. Для этого он содержал (не забываем, что работает он безвозмездно!) помощника и счетовода (либо же даже помощников и счетоводов - в зависимости от размеров села). Ну, разве что, им всем делали налоговые вычеты - этим и стимулировали, ибо налоги обычно превышали половину урожая, и были весьма тяжки. Чем бы село не занималось на самом деле, весь доход, подвергаемый налогообложению, считался в рисовых коку и уже потом переводился в деньги "по курсу".

Староста следил за тем, чтобы вовремя проводились всякие работы, запасались запасы, а также (что самое важное) распределял налоги внутри общины. Пичалька была в том, что ежели староста (и его община) становился жертвой коррупции со стороны системы бакухан, то жаловаться на него было некому - обращение крестьян к самураям с жалобами на кого-то каралось смертию (иначе житья от их криков не будет).
Впрочем, это же Ниппон - иногда крестьяне приносили жалобы в администрацию, их там казнили, но раз обращение поступило, то бюрократия предписывала его рассмотреть, и по результатам проверок частенько казнили еще и проворовавшихся чиновников.
Кстати, староста не нес единоличную ответственность за сбор налогов - каждые пять глав семей объединялись в группу гонин гуми и также были связаны круговой порукой, обязуясь вовремя и в полной мере плОтить даже за того, кто не может, иначе "несамурайское сёппуку головы". А еще "глава пятерки" вел записи ЗАГС (родился, женился, умер), копии с которых отправляли в администрацию. То есть, как минимум каждый пятый состоятельный ниппонский пейзанин обязан был быть грамотным - к слову...

Особенностью сельского хозяйства Ниппона с незапамятных времен (принятия буддизма как государственной религии) была неразвитость скотоводства - мясо животных есть было фу, молоко и молокопродукты тоже фу.
Буйволов и лошадей разводили только как тягловый скот. От проклятия веганства ниппонцев спасала рыба - жители островов пожирали ее в огромных количествах. Но, что самое интересное, крестьяне-рыбаки "тру-пейзанами", которые "но" и входят в систему четырех сословий, не считались... Потому что "убивают рыбов" - живых, всё-таки, существ, как ни крути, а это с точки зрения "самого жесткого буддизма" тоже фу. Но если не есть еще и рыбов, то большинство населения в XVII и XVIIII веках просто бы окочурилось, как бы ни страдали от этого нынешние веганы. Естественно, выращивали и технические культуры - индиго, хлопок, шелковицу, рапс (для масла, заливаемого в светильники) и пр. Складывалась даже региональная специализация - 60-70% ниппонского хлопка обрабатывалось в Осаке.

Ремесленники периода Эдо, поскольку жили в одних городах с торговцами, постоянно с последними смешивались и на улицах, и в "личной жизни", так что их стали называть общим собирательным словом - тёнин, типа горожане. Все "мелкие производители" объединялись в гильдии (или цехи - кому как привычнее). Даже рабочие-поденщики, прибывавшие в города на сезонные работы из окрестных сел, обязаны были регистрироваться в канцелярии чиновника - префекта столицы (мати бугё). Жизнь же обычных мастеров мало чем отличалась от описанной ранее жизни торговцев - надо было проходить длинный и сложный путь ученичества, прежде чем стать подмастерьем и мастером и получить право на финансовую и деловую независимость.

На "особо привилегированном" положении среди ремесленников были не только представители "благородных искусств", типа кузнецов-оружейников, изготовляющих мечи и доспехи для элиты общества - самураев.
Неожиданно высоким статусом пользовались плотники - ибо каждый ниппонский город регулярно горел, и их чуть ли не постоянно приходилось строить заново, так что труд "древообработчиков" требовался постоянно. Углежоги, хоть и считались "дикими варварами, живущими в глуши", тоже были необходимы везде - в Ниппоне нет запасов каменного угля, и вся страна топилась исключительно древесным. Как уже говорилось, учителя, врачи, актеры и "всякие неприкасаемые" вообще в сословную структуру не входили и жили "сами по себе" - как, кстати, и придворные кугё, а также монахи и священники (буддистские и синто), у которых были свои структура и иерархия. Ну и, конечно же, были те, кто специально "прятался в тени" и отказывался выходить на "светлый путь" - но вот о них рассказ будет в следующей главе...

Ниппонский пейзанин
Ниппонский мастер-оружейник за работой

[Oksnia]

Рубрика рассматривая "старые фото"
Люди БАМа
- строители Байкало-Амурской железной дороги (имени Ленинского комсомола), 1970-80е года.


Уезжали мы на БАМ
С чемоданом кожаным,
А назад вернулись с БАМа
С …. отмороженным.

Народное творчество

[Oksnia]

Газы и противогазы

11 ноября 1918 года в 11 часов на Западном фронте наконец-то наступили перемены: замолчали пушки и пулеметы, прекратили утюжить колючую проволоку и окопы танки, не были видны в небе самолеты (ставшие распространенным орудием убийства именно в этой войне), а солдаты могли с легким сердцем стянуть с себя ненавистные противогазы. Именно о химическом оружии, методах его использования, борьбе с ним и ужасающих последствиях для человеческого здоровья пойдет речь.

Первая мировая война или же, как ее иногда называют, «родоначальница всех бед» в XX веке, действительно носила уникальный характер. Не только потому, что на ней «закончился» XIX век с его «красивыми войнами», в которых генералы еще могли лично наблюдать за сражением, а красиво одетые солдаты шли в бой под бравурные марши оркестров; не только из-за того, что технический прогресс широко шагнул за четыре года мировой бойни – от кавалерии до аэропланов и танков; не только в силу того, что теперь за действия своего правительства отвечала вся нация, участвуя в тотальной борьбе, но и потому, что в этой войне не было безусловных агрессоров или зачинщиков.

Каждая из стран-участниц противоборствующих блоков искренне считала себя стороной, вынужденной ходом событий вступить в войну, в войну, безусловно, оборонительную и справедливую. В войну из-за двух принципов: сербского студента-террориста Гаврила Принципа, устроившего отвратительное убийство наследника австрийского престола, застрелив его вместе с женой в Сараево, и принципа союзной солидарности, понуждавшего страны объявлять друг другу войну в рамках своей внешнеполитической ориентации. Политическое начало Первой мировой войны напоминало эффект разрушения карточного домика: забавное зрелище, если на минуту забыть о том, что в результате этой бойни погибло два десятка миллионов человек, половина из которых– солдаты.

Хотя большинство (три четверти) военных были обусловлены работой артиллерии, Первая мировая война «подарила миру» и первую химическую войну в промышленных объемах. Строго говоря, нельзя сказать, чтобы до 1914 года история не знала случаев попыток «химического оружия»– в конце концов, к нему можно отнести и выкуривание врагов при помощи дыма, а этот прием древний, как сама война. Задолго до начала Первой мировой войны были сделаны все необходимые для начала «химической гонки вооружений» изобретения и открытия. К 1914 году ученым удалось обнаружить или синтезировать хлор (1774), синильную кислоту (1782), фосген (1811), иприт (1822, 1859), дифосген (1847), хлорпикрин (1848) и т.п.

Из новой истории сразу вспоминается предложение английского моряка времен Восточной войны (1853-1856) и осады Севастополя (1854-1855) подвести начиненные взрывчаткой и синильной кислотой брандеры к осажденному городу и взорвать их, заставив защитников покинуть свои укрепления. Тогда британское правительство отказалось от этой идеи, не в последнюю очередь потому, что применение такого рода оружия было бы сродни открытию «ящика Пандоры» и неизбежно повлекло бы за собой ответные действия схожего характера. Половиною века спустя нравы стали другими.

Первое применение
Широко распространенный миф о том, что первыми в войне газ применили немцы, не отвечает действительности. На самом деле его применили французы, причем таким образом, что враг этого даже не заметил. Не будем наводить тень на плетень – речь шла о применении слезоточивого газа (этилбромацетата и хлорацетона), использовавшегося ранее французской полицией для разгона демонстраций, равно как и сейчас. Немцы, в свою очередь, ответили снарядами с газовой начинкой (с двойной солью дианизидина), но концентрация (и поражающие способности) были все еще «не на высоте». Попытка же применить слезоточивый газ в снарядах на Восточном фронте зимой 1915 года и вовсе провалилась: из-за низких температур газ «замерз», не оказав никакого эффекта. Русские его попросту не заметили, как и немцы ранее.

Настоящая химическая война началась с весны 1915 года. Германцы, как и все воюющие нации, столкнулись со «снарядным голодом», вызванным чудовищным несоответствием довоенных представлений о необходимом для войны числе снарядов и действительными потребностями в них. К этому времени применение французами слезоточивого газа на Западном фронте стало «секретом Полишинеля», поэтому идея директора Физико-химического института им. Кайзера Вильгельма Фрица Габера о применении нового химического оружия (паров хлора) прямо из баллонов (что позволяло сэкономить на снарядах) пришлась военным по вкусу. Моральные же (и юридические) препоны были отброшены на вышеупомянутом основании: французы-де уже применили газы, а Германия находится в кольце врагов и вынуждена защищаться. Маховик был запущен – началась подготовка к первому применению летального химического оружия, вошедшая в историю как операция «Дезинфекция».

В конце апреля 1915 года немцы распылили в сторону союзных позиций у бельгийского города Ипр около 180 тонн хлора. В течение ночи, предшествующей атаке, они разместили 150 газобалонных батарей. Утром в сторону англо-французских окопов устремилось ядовитое желтовато-зеленое облако.

Что такое хлор в качестве отравляющего вещества? В два с половиной раза тяжелее воздуха, удушающего воздействия, способный «затекать» в окопы и блиндажи. Один килограмм жидкого хлора образует 300 литров газа. Человек, попавший в «смертельное облако», погибал в течение нескольких минут. Германским военным химикам впервые удалось осуществить два основных условия, необходимых для успеха химического нападения: принцип массового применения и принцип максимальной концентрации газового облака.

Первыми под удар попали французские колониальные войска из Африки, вторыми – канадцы Британской империи. Они бежали, около 15 тыс. человек пострадали от хлора, треть из них погибли. Немцы, не ожидавшие от нового оружия никаких чудес, оказались не готовыми к использованию своего успеха: их пехота, шедшая за облаком газа, была снабжена примитивными защитными устройствами. Речь идет о подушечке из ваты, пропитанной раствором гипосульфита натрия. Кто-то из канадских солдат, уцелевших после боя, показал, что видел немцев «с мешками на головах». Это стало ключом к созданию первого союзного «противогаза», точнее его прототипа – у британцев появился «шлем Гипо» (гипосульфитный), дававший некоторую защиту от хлора. И в этом случае мы можем наблюдать классическую гонку между «снарядом и броней», то есть соревнование между средствами защиты и нападения, начавшееся со времен первых щитов и копий.

Союзники, а именно французы, не задержались с ответом. Им стало применение фосгена, синтезированного группой французских химиков под руководством Виктора Гриньяра. Впервые он был применен посредством 75-миллиметровых снарядов зимой 1916 года в боях под Верденом.
В газообразном состоянии фосген в три с половиной раза тяжелее воздуха. Вследствие низкой температуры кипения он быстро испаряется и после разрыва снаряда за несколько секунд создает облако со смертельной концентрацией газа, задерживающееся у поверхности земли. По ядовитому действию превосходит синильную кислоту. При больших концентрациях газа смерть наступает через несколько часов.

Применение этого оружия означало радикальный перелом в химической войне, начавшийся еще со сражения под Ипром: теперь газы не просто должны были выводить вражеских солдат из строя, а убивать прямо на месте.

Понимая, что ответный удар тоже не заставит себя ждать, французы усовершенствовали найденные у германцев «противодымные маски», о которых говорилось выше. Для защиты от фосгена дополнительно ввели тампон, смоченный сульфаниловокислым натром, а синильную кислоту должен был задерживать тампон, пропитанный сернокислым никелем.

Вершиной развития французской влажной маски стала закрывающая лицо вместе с глазами маска М2, поступившая в войска в феврале 1916 года. Она состояла из 40 слоев марли, пропитанных химическими поглотителями: одну половину пропитывали смесью, защищающей от фосгена и синильной кислоты (уротропин, сода и сернокислый никель), другую– смесью, защищающей от бромистого бензила и других лакриматоров (касторовое масло, спирт, едкий натр).
Британцы разработали свой вариант «дым-шлема», состоящего из фланелевого мешка с целлулоидным окошком, полностью охватывающего голову.
В Российской империи ответом на начавшуюся химическую войну стал так называемый противогаз Зелинского-Кумманта, созданный профессором Н.Д. Зелинским и заводским технологом М.И. Куммантом в 1915 году. В качестве неспе*цифического адсорбента, обладавшего наибольшей поглощающей способностью, россияне стали *использовать активированный березовый или липовый уголь. Любопытно, что профессор Н.Д. Зелинский прежде чем заняться разработкой *своего противогаза, изучал методы очистки водки.
К сожалению, интриги затянули применение этого противогаза почти на полтора года, что немало увеличило потери российских войск на Восточном фронте. Тем не менее вплоть до конца войны преимущество в химической войне оставалось за германцами – этому способствовала и прекрасная научно-техническая база, и великолепно развитая химическая промышленность. Именно немцы создали классический противогаз, каким мы привыкли его видеть.

В отличие от союзников, в течение 1915-1916 гг. продолжавших совершенствовать свои «мешки», немцы пришли к выводу, что фильтр должен представлять собой отдельную часть противогаза, которую можно было бы привинчивать к маске, а при необходимости снимать и заменять другой. Разработчики противогазов из химического отдела прусского военного министерства совместно с учеными Физико-электрохимического института им. Кайзера Вильгельма сконструировали фильтр в виде привинчивающейся к маске жестянки, заполненной поглотителем. Осенью 1915 года он поступил в войска.

Кроме того, в ответ на применение французами фосгена немцы стали бомбардировать редуты защитников Вердена снарядами с дифосгеном и хлорпикрином. Отравляющее воздействие дифосгена было аналогично тому, что оказывал фосген, но температура кипения у дифосгена выше, чем у фосгена, а его пары в семь раз тяжелее воздуха, вследствие чего он дольше сохранял свои смертельные качества, делая «обработанную» им местность непригодной для обороны на шесть часов. Смешав дифосген с хлорпикрином, германцы добились того, что солдаты союзников сбрасывали с себя неспособные защитить их влажные маски и попадали под воздействие других элементов химического оружия.

Тотальная война, тотальные усилия
Неудача под Верденом, вступление в войну Румынии и широкомасштабные наступления царских войск Российской империи на Восточном фронте ознаменовали собой новую фазу великого противостояния, так легко начавшегося летом 1914 года.
Немецкие, а вслед за ними и остальные военные историки вторую половину «мировой бойни» определяют как период, когда уничтожение людей приняло форму гигантской фабрики смерти: наступила «технологическая фаза» войны.
К середине 1916 года союзники (Антанта) сумели перевести свои экономики на военные рельсы, мобилизовать достаточное количество солдат и создать огромные запасы вооружений. Баланс сил постепенно смещался не в пользу Центральных держав, и эта тенденция не могла не отразиться на состоянии дел в химической войне.
В 1916 году газовые атаки в значительной степени утратили ореол нового и страшного оружия, сложившийся в предыдущие годы. Во-первых, союзники, пусть и с трудом, но научились защищать своих солдат, а во‑вторых, появившиеся на поле боя танки и массовая авиация мгновенно сделали химическое оружие второстепенным средством нападения. По большей части в 1916 году химическое оружие применялось не для того, чтобы захватить тот или иной участок фронта, а исключительно с целью истощения, изматывания солдат врага, сидящих в первых линиях Западного фронта.

На Восточном фронте и Балканах, где немецким, австро-венгерским, болгарским и турецким войскам противостояли намного менее богатые в техническом отношении российская и румынская армии, химическое оружие все еще использовалось в качестве «решающего средства». Химическая война только начиналась.

Свежий ветер
К 1917 году немцы начинают отходить от прежних тяжеловесных методик подготовки и осуществления химических атак. Теперь, когда ключевыми аспектами эффективности химического оружия стали скорость (нанести удар до того, как вражеские солдаты успеют натянуть свои противогазы или маски) и массовость («завалить» вражеские окопы после того, как средства химической защиты прекратят свое действие), следовало испробовать новую тактику.

Вместо распыления газа из баллонов немцы стали применять снаряды с химической начинкой. Это было и проще, и удобнее, и эффективнее.

В начале апреля 1917 года австро-германской артиллерией были применены химические снаряды при атаке российских позиций на реке Стоход (Волынь, Украина). Успех превзошел все ожидания: передовые позиции российских войск оказались отрезанными от своих тылов и подкреплений, а деморализованные внезапной атакой солдаты сдались, не оказав особенного сопротивления.

Развивая успех, немцы принялись комбинировать средства химического нападения: сначала по врагу летели снаряды с дифенилхлорарсином, получившие название «синий крест». Вызывая сильное чихание и рвоту, они заставляли солдат врага срывать свои противогазы и маски, после чего те подвергались поражающему удару второй волны.

Не имея возможности соревноваться с союзниками в производстве вооружений или числе солдат, германцы сделали ставку на новаторское применение химического оружия, сумев переломить свое отчаянное положение в 1917 году.

Новые возможности «газов» были продемонстрированы во время решающего летнего (затянувшегося до поздней осени) наступления англо-французских войск на Западном фронте. Если французское наступление провалилось достаточно быстро (и фактически парализовало французскую армию до конца года), то упорные британцы наступали в течение нескольких месяцев, обогатив военную историю битвой при Пашендейле: им довелось довольствоваться захватом этой деревушки вместо стремительного занятия Фландрии.

Немалую роль в срыве этого наступления сыграл новый германский газ, получивший у французов название «иприт» (многострадальный бельгийский город Ипр стал очередным населенным пунктом, вблизи которого немцы впервые применили новое оружие), а у англичан «горчичный газ» (из-за характерного специфического запаха). Немцы же называли его «желтый крест». Дихлордиэтилсульфид (в дальнейшем мы будем называть это вещество ипритом) оказывает тройное физиологическое действие. В своем обычном состоянии он представляет собой жидкость, которая при соприкосновении с кожей человека или животного причиняет ей серьезные повреждения.

При испарении, происходящем более или менее быстро в зависимости от концентрации, условий атмосферы и природы объекта, против которого он применен, иприт из жидкого состояния переходит в газообразное. В таком состоянии вещество поражает легкие, кожу, глаза и вызывает заболевание, требующее длительного лечения и заканчивающееся при неблагоприятных условиях смертельным исходом.

Иприт обладал выраженным кожно-резорбтивным действием и поэтому действовал «в обход» противогаза. Он поражал глаза и органы дыхания, желудочно-кишечный тракт и кожные покровы. Всасываясь в кровь, он оказывал общеотравляющее действие. Вещество было эффективно как в капельном, так и в парообразном состоянии. От капель и паров иприта кожные покровы не спасало обычное летнее и зимнее армейское обмундирование. Защита от иприта представляет собой гораздо более сложную проблему, чем защита органов дыхания и лица. В те годы промышленность ведущих войну держав не могла еще дать столько пленочных материалов и прорезиненных тканей, сколько требовалось для противохимической защиты войск. Фактически, реальной защиты войск от иприта в те годы и не было, а его применение на поле боя было результативным до самого конца войны.
Самым неприятным, с точки зрения верховного командования Антанты, было то, что бомбардировка снарядами с «желтым крестом» создавала так называемые желтые участки, то есть зараженные местности. Будучи очень стойким, иприт в течение нескольких дней отравлял войска, прибывавшие на смену частям, пораженным им в первую бомбардировку. Применение ипритных снарядов считалось немцами особенно «полезным» при обстреле лесов, просек, зарослей и долин в тылу противника. Действие таких снарядов при благоприятствующих условиях продолжалось до 8 дней.
Потери британцев от нового оружия были не столь уж тяжелы, но обстрел сорвал развертывание войск, и наступление им пришлось отложить на три недели. По оценкам же германских военных, ипритные снаряды оказались примерно в восемь раз эффективнее для поражения личного состава войск противника, чем все, что было у немцев до этого.
Более того, химические снаряды, начиненные ипритом, стали прекрасным средством контрбатарейной борьбы: в 1917 году расчеты артиллерии союзников стали нести тяжелые потери, а пехота стран Антанты все чаще оказывалась без поддержки собственных пушек.
Сотня тысяч снарядов с ипритом сорвали очередное французское наступление под Верденом: немцы попросту расстреляли местность по карте, создав в тылу французов сплошную зону зараженной территории, вследствие чего целая армия оказалась обездвиженной.


Если на Западном фронте последствия применения нового оружия не выходили за рамки тактических и оперативных, то на востоке иприт сыграл поистине стратегическую роль: утратившие после падения монархии всякую дисциплину российские войска оказались особенно восприимчивыми к химическим атакам немцев.
Неграмотные русские солдаты легко расставались с противогазами или же быстро приводили их в негодность. Постепенно нараставшая разруха в тылу и на железных дорогах вскоре привела к тому, что армии Временного правительства стали практически беззащитными перед неприятелем. Во многих случаях единственным средством противохимической защиты у русских солдат оставались лишь… костры.
Со второй половины 1917 года австро-германские войска одерживали над россиянами одну легкую победу за другой. Вскоре это привело к окончательному разложению российских войск, а немногим позже – к началу переговоров с новым советским правительством, захватившим в России власть осенью 1917 года.
Таким образом, психологические последствия химической войны на востоке трудно переоценить: не имея достаточного количества войск для ведения войны на два фронта (а фактически на три), немцы вынуждены были оставить на востоке второсортные дивизии, сумевшие тем не менее разгромить российского противника.

Под занавес уходящего года немцы и австрийцы нанесли сокрушительное поражение итальянцам – во многом тоже благодаря новому химическому оружию. Итальянские батареи, окутанные облаками ядовитого газа, молчали, а в тыл к австрийцам зашагало около 300 тысяч итальянских военнопленных. Германцы не стали развивать успех, но и достигнутое ценой в 10 тысяч убитых и раненых потрясало воображение.





Реакция союзников
Возобновление уже было сходившей на нет газовой войны – да еще в такой неприятной для Антанты редакции – не могло не тревожить союзных генералов. Впервые с начала применения химического оружия оно получило такое значение. Немцы, казалось, творили с ним чудеса: срывали готовящиеся месяцами наступления союзников, быстро прорывали позиции своих противников и выводили из войны целые страны.
Весь 1917 год союзники пытались произвести свой аналог иприта, но безуспешно. Ответом стало еще более широкое применение «обычного» химического оружия, переход на «снарядный» метод его доставки и распространенная практика использования дымовых завес.

С большим опозданием, но все же союзники занялись химической войной серьезно, создав соответствующие подразделения в своих армейских структурах. В мае 1917 года собралась англо-французская химическая конференция, а в сентябре такая же конференция, но уже с участием Бельгии, США и Италии. В декабре был создан постоянный секретариат из представителей всех союзных армий по разрешению вопросов ведения химической войны.

К началу нового 1918 года союзники разработали основные приемы противохимической защиты войск. Для нейтрализации иприта в основном использовали хлорную известь (гипохлорит кальция). Она эффективно нейтрализовала иприт в грунте. Для одежды, бывшей в контакте с ипритом, рекомендовалось не менее чем 48-часовое проветривание на открытом воздухе (в зависимости от температуры воздуха). Либо одежду подвергали варке в специальной камере в течение не менее трех часов, однако непосредственно на фронте такой способ был неприемлем. В полевых условиях основным элементом дегазационных мероприятий были мобильные деконтаминационные комплексы, обеспечивающие помывку личного состава, пораженного ипритом, и смену ему униформы.

Для индивидуальной деконтаминации (дегазации) солдату выдавалась так называемая антигазовая смазка (salve antigas), сделанная на основе стеарата цинка и растительного масла. На короткое время она обеспечивала защиту от небольших количеств иприта, однако, быстро адсорбировав иприт, смазка представляла опасность для окружающих. Дополнительно к этой проблеме существовала и другая: солдаты нередко наносили эту пасту на части тела уже загрязненными ипритом руками.

Впереди была решающая схватка, в том числе между газом и противогазом.

«Битва кайзера»
1918 год западные союзники встретили в тревоге: они ожидали худшего. И не случайно. Победа на Восточном фронте, достигнутая не в последнюю очередь благодаря применению химического оружия и неподготовленности русской армии отражать газовые атаки врага, позволила германским войскам сосредоточить свои силы на Западном фронте и попытаться нанести решающий удар по англо-французским позициям. Оставив на Восточном направлении минимальные силы, необходимые для поддержания нового порядка после подписания Брест-Литовского мирного договора, немцы устремились на Запад.

Мартовское наступление, получившее название «Кайзершляхт» («Битва кайзера»), имело целью наконец-то прорвать англо-французский фронт и покончить с Францией до вступления в бой многомиллионной американской армии. И ключевая роль в успешном исходе будущей атаки отводилась именно химическому оружию.

Как прорвать линию фронта? Эта задача представлялась генералам союзнических армий почти что непосильной; они и не ставили ее перед своими войсками, рассчитывая хотя бы обескровить Германию в серии изматывающих сражений.

Немцы, по понятным причинам, не могли себе позволить подобной стратегии. Им требовался быстрый и решительный успех. В то же время у Германии было слишком мало средств и солдат. У союзников были танки, у немцев – только определенное превосходство в авиации… и газовое оружие. Оно и стало ключом к замку обороны противника.
Германцы готовились основательно: их самый мощный газ «желтый крест» (немцы помечали химические снаряды крестами: желтый крест – иприт, зеленый – фосген, синий – слезоточивый газ) был усилен новым взрывчатым веществом, которым планировалось заражать целые километры пространства за первыми линиями обороны врага, тем самым мешая подходу его резервов к месту сражения. И, скажем заранее, это сработало.

В течение нескольких недель, предшествующих атаке, немцы засыпали английские позиции (именно на этом участке фронта они и задумали прорыв) сотнями тысяч газовых снарядов, превратив расположение британских войск в окутанный дымом ад. Солдаты, неделями не снимавшие противогазы, оказались не готовыми к массированной немецкой атаке, начавшейся во второй половине марта 1918 года.
Успеху немецкого удара способствовала погода – позиции заволокло густым туманом. Германская артиллерия «усилила темп», и в течение пяти часов окопы англичан подверглись воздействию более чем миллиона снарядов, в основном смешанного типа. Сперва немцы применили особенно сильный раздражающий газ, из-за чего британские солдаты срывали противогазы, расчесывали пораженную кожу, подвергаясь тем самым воздействию других отравляющих газов. Помощи ждать было неоткуда: территория позади передовых дивизий англичан была почти недоступна. Это сказалось и на темпах немецкого наступления в дальнейшем. К примеру, после обстрела город Армантьер был затоплен таким количеством иприта, что тот буквально тек по улицам, и немецкие солдаты появились там через две недели после ухода англичан.

Союзники были потрясены: немцам за считанные дни удалось то, чего они не могли добиться за многие месяцы наступлений с огромными расходами снарядов и людей. В плену оказались сотни тысяч англичан, и германцы всерьез рассчитывали разорвать локтевую связь между французской и британской армиями.

Впечатление, производимое на солдат, лучше всего иллюстрирует следующая цитата из романа «Смерть героя» классика английской литературы XX века и солдата той войны Ричарда Олдингтона: «…Подходя к поселку, они по звуку догадались, что снаряды должны падать где-то совсем близко. Вскоре услышали и привычное «взз…», однако за ним вместо треска и грохота следовало совсем непривычное глухое «пфф…».
– Не может быть, чтобы они все просто не разрывались,–сказал Уинтерборн.
Еще один снаряд упал совсем рядом, за бруствером; послышалось непонятное глухое шипенье. И тотчас в воздухе странно запахло, как будто свежескошенным сеном, только острее. Эванс и Уинтерборн принюхались и крикнули в один голос:
– Фосген! Газ!
Поспешно, неловкими движениями саперы натянули маски и пошли дальше, спотыкаясь, почти ощупью. Эванс и Уинтерборн выбрались на дорогу и подошли к поселку. Химические снаряды градом сыпались на дома – вззз, вззз, взз, взз, пфф-пфф-пфф-пфф. На мгновенье оба сняли маски – в воздухе стоял едкий запах фосгена.
Эванс и Уинтерборн стояли у окопа, помогая полуслепым в противогазах саперам выбираться наружу. Одна за другой шли мимо нелепые фигуры; резиновые маски вместо лиц, огромные мертво поблескивающие очки, длинный хобот, протянувшийся к коробке… «Точно погибшие души, искупающие в новом аду какой-то чудовищный грех»,–подумалось Уинтерборну. Входы в подвалы были наглухо завешены для защиты от газа, и все же он просачивался внутрь. Двоих солдат, наглотавшихся газа, унесли на носилках. Лица у них были страшные, на губах пена…»

Однако закончить войну победителями солдатам кайзера не удалось. Несмотря на все свои успехи и понесенные противником жертвы, было уже слишком поздно. В апреле-июле германские войска отчаянно пытались реализовать свою победу марта, однако каждый раз наталкивались на «еще одну линию обороны» врага.
Летом 1918 года сперва французы, а затем и англичане применили собственный аналог иприта, практически ни в чем не уступающий германскому оригиналу. Теперь с учетом превосходства промышленности союзников и запасов вооружения немцы потеряли свой последний «технический козырь».
Кроме того, германские войска стали испытывать нехватку в газовых снарядах: им было все сложнее не только производить их в тех же количествах, что и союзники, но и доставлять на фронт по разрушенным французским территориям.

Немецкое наступление захлебнулось в нескольких десятках километров от вражеской столицы: теперь войскам предстояло испытать на себе ответный удар союзников. Молодой немецкий офицер Эрнст Юнгер, впоследствии один из представителей молодых писателей «потерянного поколения» послевоенной Германии, так описывает ужасные последствия газовой атаки: «Большая часть растений увяла, повсюду лежали мертвые кроты и улитки, а размещенным в Монши лошадям конный связной обтирал слезившиеся глаза и исслюнявленные морды».

И вот уже союзники, до этого кричавшие о «варварстве» применения химического оружия, называли массированные газовые атаки вернейшим средством победы. К середине 1918 года им удалось достичь качественного и количественного перевеса над Германией по всем параметрам газовой войны. Артиллерия союзников располагала миллионами химических снарядов разного назначения, тогда как германские склады химического оружия к концу войны насчитывали менее 5% от запасов начала кампании 1918 года.

Немецкая армия начала медленное, но безостановочное отступление, закончившееся перемирием 11 ноября 1918 года и подписанием Версальского мирного договора 1919 года.

Итоги
Химическое оружие стало своеобразной «визиткой» Первой мировой войны: сегодня невозможно представить себе этот разрушительный конфликт без привычного образа солдата в противогазе. И это неслучайно – смерть от химического оружия собрала обильную жатву на полях сражений.
Несмотря на то что точное число солдат, погибших именно от отравляющих веществ, установить не представляется возможным, некоторые данные все же имеются. Известно, что в наиболее подготовленной для этой войны германской армии (немецкие противогазы считались самыми лучшими) из-за применения химического оружия погибло 9 тыс. солдат и около 200 тыс. (среди которых, как нам известно, был и временно ослепший ефрейтор Адольф Гитлер) было «выведено из строя».
Неопытная американская армия почти треть своих потерь понесла исключительно вследствие газовых атак немцев: безвозвратные потери составили около 2 тыс., 73 тыс. пострадали от газовых снарядов. Американские солдаты должны были винить в этом самих себя, ведь львиная доля потерь объяснялась простой безалаберностью: многие из них попросту не придавали должного значения необходимости всегда держать противогаз под рукой.
Русская армия понесла самые тяжелые потери из всех воюющих стран. Речь идет как минимум о 50-60 тыс. убитых и около полумиллиона пострадавших от германских и австро-венгерских газовых атак. Окончательно был подорван боевой дух армии – разложение войск, начавшееся в 1917 году на Восточном фронте, не в последнюю очередь было вызвано просто-таки паническим ужасом перед «газами».

Французы и англичане понесли примерно одинаковые потери: около 8 тыс. солдат убитыми или умершими и по 200 тыс. пострадало от последствий химических атак.
Италия и ее главная противница Австро-Венгрия потеряли по 3-4 тыс. солдат и еще около 100 тыс. так или иначе пострадали от химического оружия.

В целом потери от газовых атак стран, участвовавших в Первой мировой войне, таковы: около 90 тыс. человек убиты и примерно 1 млн 200 тыс. пострадали от химических снарядов.

На примере газовой войны в Первой мировой можно проследить, как качался маятник между вековечным противостоянием борьбы «снаряда и брони» (то есть средствами атаки и защиты): с одной стороны, газов и средств их доставки, а с другой – врачей и средств индивидуальной защиты от химического оружия (марлевые повязки, противодымные маски, противогазы).

Поначалу «атака» явно преобладала над «защитой» – первые химические удары почти не встретили противодействия. После появления средств защиты показалось, что химическое оружие утрачивает свою значимость. Однако в 1917 году немцы разработали и применили в ходе наступлений новый иприт, а также усовершенствовали методы газовых атак (стали использовать горчичный и поражающий газ). В 1918 году союзникам удалось разработать более совершенные средства защиты (например, новая модель британского противогаза), и маятник вновь качнулся в другую сторону. В конце концов точку в этой схватке поставило окончание войны, но закончилось ли само противостояние?..



Как русская армия осваивала химическое оружие и искала от него спасение
Первоначально было создано производство жидкого хлора, который до войны полностью импортировался из-за границы.
Этот газ стали поставлять имевшиеся до войны и переоборудованные производства — четыре завода в Самаре, несколько предприятий в Саратове, по одному заводу — под Вяткой и на Донбассе в Славянске. В августе 1915 года армия получила первые 2 тонны хлора, уже через год, к осени 1916 года выпуск этого газа достиг 9 тонн в сутки.

С заводом в Славянске произошла показательная история. Он был создан в самом начале XX века для производства хлорной извести электролитическим способом из каменной соли, добываемой в местных соляных шахтах. Именно поэтому завод именовался «Русский Электрон», хотя 90% его акций принадлежало гражданам Франции.
В 1915 году это было единственное производство, расположенное относительно близко к фронту и теоретически способное быстро дать хлор в промышленных масштабах. Получив субсидии от русского правительства, завод за лето 1915 года не дал фронту ни тонны хлора, и в конце августа управление заводом было передано в руки военных властей.
Дипломаты и газеты вроде бы союзной Франции сразу же подняли шум о нарушении интересов французских собственников в России. Ссориться с союзниками по Антанте царские власти опасались, и в январе 1916 года управление заводом вернули прежней администрации и даже предоставили новые кредиты. Но до конца войны завод в Славянске так и не вышел на выпуск хлора в количествах, предусмотренных военными контрактами.

Попытка получить в России фосген от частной промышленности также не удалась — русские капиталисты, не смотря на весь свой патриотизм, завышали цены и вследствие отсутствия достаточных промышленных мощностей не могли дать гарантии своевременного выполнения заказов. Для этих нужд пришлось создавать с нуля новые государственные производства.

Уже в июле 1915 года началось строительство «военно-химического завода» в селе Глобино на территории нынешней Полтавской области Украины. Изначально там планировали наладить производство хлора, но уже осенью его переориентировали на новые, более смертоносные газы — фосген и хлорпикрин. Для завода боевой химии использовалась готовая инфраструктура местного сахарного завода, одного из самых больших в Российской империи. Техническая отсталость привела к тому, что предприятие строили больше года, и «Глобинский военно-химический завод» начал выпуск фосгена и хлорпикрина только накануне февральской революции 1917 года.

Аналогичной была ситуация и со строительством второго крупного государственного предприятия по производству химического оружия, которое начали строить в марте 1916 года в Казани. Первый фосген «Казанский военно-химический завод» выпустил в 1917 году.

Первоначально Военное министерство рассчитывало организовать большие химические заводы в Финляндии, где имелась промышленная база для такого производства. Но бюрократическая переписка по этому вопросу с финляндским Сенатом затянулась на долгие месяцы, и к 1917 году «военно-химические заводы» в Варкаусе и Каяане так и не были готовы.

Пока же казённые заводы только строились, военному министерству пришлось покупать газы везде, где только возможно. Например, 21 ноября 1915 года 60 тысяч пудов жидкого хлора заказали у Саратовской городской управы.


С октября 1915 года в русской армии начали формироваться первые «особые химические команды» для выполнения газобаллонных атак. Но в силу изначальной слабости русской промышленности атаковать немцев новым «отравляющим» оружием в 1915 году так и не удалось.

Для лучшей координации всех усилий по разработке и производству боевых газов весной 1916 года был создан Химический комитет при Главном артиллерийском управлении Генерального штаба, зачастую просто именовавшийся «Химическим комитетом». Ему подчинили все существующие и создаваемые заводы химического оружия и все иные работы в этой области.
Председателем Химического комитета стал 48-летний генерал-майор Владимир Николаевич Ипатьев. Крупный ученый, он имел не только военный, но и профессорский ранг, до войны читал курс химии в Петербургском университете.
Первое заседание Химического комитета прошло 19 мая 1916 года. Его состав был разношерстным — один генерал-лейтенант, шесть генерал-майоров, четыре полковника, три действительных статских советника и один титулярный, два инженера-технолога, два профессора, один академик и один прапорщик. В звании прапорщика числился призванный на военную службу ученый Нестор Самсонович Пужай, специалист по взрывчатым веществам и химии, назначенный «правителем канцелярии Химического комитета». Любопытно, что все решения комитета принимались голосованием, в случае равенства решающим становился голос председателя. В отличие от иных органов Генштаба «Химический комитет» имел максимальную самостоятельность и автономию, какая только может быть в воюющей армии.

На местах химической промышленностью и всеми работами в этой области управляли восемь районных «сернокислотных бюро» (так они назывались в документах тех лет) — вся территория Европейской части России была разделена на восемь подчинявшихся этим бюро районов: Петроградский, Московский, Верхневолжский, Средневолжский, Южный, Уральский, Кавказский и Донецкий. Показательно, что Московское бюро возглавил инженер французской военной миссии Фроссар.

Работа в Химическом комитете хорошо оплачивалась. Председатель вдобавок ко всем военным выплатам за генеральский чин получал еще по 450 рублей ежемесячно, начальники отделов — по 300 рублей. Другим членам комитета добавочного вознаграждения не полагалось, однако за каждое заседание им производилась особая выплата в размере 15 рублей каждому. Для сравнения рядовой Русской императорской армии получал тогда 75 копеек в месяц.

В целом «Химический комитет» сумел справиться с изначальной слабостью российской промышленности и к осени 1916 года наладил производство газового оружия. К ноябрю было произведено 3 180 тонн ядовитых веществ, а программой на будущий 1917 год намечалось довести месячную производительность отравляющих веществ до 600 тонн в январе и до 1 300 тонн — в мае.
Впервые русское химическое оружие было применено 21 марта 1916 года при наступлении у озера Нарочь (на территории современной Минской области). Во время артиллерийской подготовки русские орудия выпустили по противнику 10 тысяч снарядов с удушающими и отравляющими газами. Такого количества снарядов оказалось мало, чтобы создать достаточную концентрацию отравляющих веществ, и потери немцев были незначительны. Но, тем не менее, русская химия напугала их и заставила прекратить контратаки.
В этом же наступлении планировалось провести и первую русскую «газобаллонную» атаку. Однако она была отменена из-за дождя и тумана — результативность хлорного облака критически зависела не только от ветра, но и от температуры и влажности воздуха. Поэтому первая русская газовая атака с применением баллонов хлора была произведена на том же участке фронта позднее. Две тысячи баллонов начали выпуск газа днем 19 июля 1916 года. Однако, когда две русских роты попытались атаковать окопы немцев, через которые уже прошло газовое облако, их встретил ружейный и пулемётный огонь — серьёзных потерь, как оказалось, противник не понёс. Химическое оружие, как и любое иное, требовало опыта и искусства для его успешного применения.

Всего за 1916 год «химические команды» русской армии произвели девять больших газовых атак, использовав 202 тонны хлора. Первая удачная газовая атака со стороны русских войск состоялась в начале сентября 1916 года. Это был ответ на летние газовые атаки немцев, когда в частности у белорусского города Сморгонь в ночь на 20 июля газом были отравлены 3846 солдат и офицеров Гренадерской кавказской дивизии.

В августе 1916 года главнокомандующий Западным фронтом генерал Алексей Эверт (кстати, из обрусевших немцев) издал приказ: «За последнее время немцы произвели две газовых атаки, которые, главным образом вследствие их длительности (от 2 до 6 часов), повлекли в атакованных частях значительные потери. <…> Располагая необходимыми для производства газовых атак средствами, не следует оставаться в долгу у немцев, почему приказываю шире использовать активную деятельность химических команд, чаще и интенсивнее применяя выпуск удушливых газов по расположению противника».
Исполняя этот приказ, ночью 6 сентября 1916 года в 3 часа 30 минут там же под Сморгонью на фронте около километра началась газовая атака со стороны русских войск. Было применено 500 больших и 1700 малых баллонов, наполненных 33 тоннами хлора.
Однако через 12 минут неожиданный порыв ветра отнес часть газового облака в русские окопы. При этом еще и немцы сумели быстро отреагировать, заметив двигавшееся в темноте хлорное облако уже через 3 минуты после начала выпуска газов. Ответным огнем германских минометов в русских окопах было разбито 6 баллонов с газом. Концентрация вырвавшегося газа в окопе была столь велика, что у находившихся поблизости русских солдат полопалась резина на противогазах. В итоге газовая атака была прекращена уже через 15 минут после начала.

Вообще, с 1916 года все участники Первой мировой войны стали постепенно отказываться от «газобаллонных» атак и переходить к массированному применению артиллерийских снарядов со смертоносной химией. Выпуск газа из баллонов полностью зависел от благоприятного ветра, в то время как обстрел химическими снарядами позволял неожиданно атаковать противника отравляющими газами вне зависимости от погодных условий и на большей глубине.

С 1916 года российская артиллерия стала получать 76-миллиметровые снаряды с газом или, как их тогда официально называли, «химические гранаты». Часть таких снарядов снаряжалась хлорпикрином, очень сильным слезоточивым газом, а часть — смертоносными фосгеном и синильной кислотой. К осени 1916 года на фронт ежемесячно поступало 15 тысяч таких снарядов.

Накануне февральской революции 1917 года на фронт впервые стали поступать химические снаряды для тяжёлых 152-миллиметровых гаубиц, а с весны — химические боеприпасы для миномётов. Весной 1917 года пехота русской армии получила первые 100 тысяч ручных химических гранат. Помимо этого, начали первые опыты по созданию реактивных ракет с газом. Тогда они так и не дали приемлемого результата, но именно из них уже в советское время родится знаменитая «Катюша».

В силу слабости промышленной базы армия Российской империи так и не смогла сравняться ни с противником, ни с союзниками по «Антанте» в количестве и «ассортименте» химических снарядов. Русская артиллерия в общей сложности получила менее 2 млн химических снарядов, в то время, как, например, Франция за годы войны произвела свыше 10 миллионов таких снарядов. Когда в войну вступили США, то их мощнейшая промышленность к ноябрю 1918 года производила почти 1,5 миллиона химических снарядов ежемесячно — то есть за два месяца выпускала больше, чем вся царская Россия смогла за два года войны.


Противогаз с герцогскими вензелями

В августе 1915 года профессор Московского университета Николай Дмитриевич Зелинский предложил использовать в качестве средства для поглощения ядовитых газов активированный древесный уголь. Уже в ноябре первый угольный противогаз Зелинского впервые был испытан в комплекте с резиновым шлемом со стеклянными «глазами», который изготовил инженер из Петербурга Михаил Куммант.
В отличие от прежних конструкций, эта получилась надежной, удобной в использовании и готовой к немедленному применению на протяжении многих месяцев. Полученный защитный прибор успешно прошел все испытания и получил название «противогаза Зелинского-Кумманта». Однако здесь препятствиями для успешного вооружения ими русской армии стали даже не недостатки русской промышленности, а ведомственные интересы и амбиции должностных лиц.
В то время все работы по защите от химического оружия были поручены русскому генералу и германскому принцу Фридриху (Александру Петровичу) Ольденбургскому, родственнику правящей династии Романовых, занимавшему должность Верховного начальника санитарной и эвакуационной части императорской армии. Принцу к тому времени было почти 70 лет и русскому обществу он запомнился как основатель курорта в Гаграх и борец с гомосексуализмом в гвардии.
Принц активно лоббировал принятие на вооружение и производство противогаза, который был сконструирован преподавателями Петроградского горного института с использованием опыта работы в шахтах. Этот противогаз, получивший название «противогаза Горного института», как показали проведённые испытания, хуже защищал от удушающих газов и в нем было труднее дышать, чем в противогазе Зелинского-Кумманта. Несмотря на это, принц Ольденбургский дал указание начать производство 6 миллионов «противогазов Горного института», украшенных его личным вензелем. В итоге русская промышленность потратила несколько месяцев на выпуск менее совершенной конструкции.


19 марта 1916 года на заседании Особого совещания по обороне — главного органа российской империи по управлению военной промышленностью — прозвучал тревожный доклад о положении на фронте с «масками» (как тогда называли противогазы): «Маски простейшего типа слабо охраняют от хлора, но совершенно не защищают от других газов. Маски горного института непригодны. Производство масок Зелинского, давно признанных лучшими, не налажено, что должно быть сочтено за преступную небрежность».

В итоге только солидарное мнение военных позволило начать массовое производство противогазов Зелинского. 25 марта появился первый госзаказ на 3 миллиона и на следующий день еще на 800 тысяч противогазов этого типа. К 5 апреля уже изготовили первую партию в 17 тысяч.
Однако до лета 1916 года выпуск противогазов оставался крайне недостаточным — в июне на фронт поступало не более 10 тысяч штук в день, в то время как для надежной защиты армии их требовались миллионы. Только усилия «Химической комиссии» Генштаба позволили к осени радикально улучшить ситуацию — к началу октября 1916 года на фронт было отправлено свыше 4 миллионов различных противогазов, в том числе 2,7 миллиона «противогазов Зелинского-Кумманта».
Помимо противогазов для людей в ходе Первой мировой войны пришлось озаботиться и специальными противогазами для лошадей, которые тогда оставались главной тягловой силой армии, не говоря уже о многочисленной кавалерии. До конца 1916 года на фронт поступило 410 тысяч конских противогазов различной конструкции.
Всего за годы Первой мировой войны русская армия получила свыше 28 млн противогазов разных типов, из них свыше 11 млн системы Зелинского-Кумманта. С весны 1917 года в боевых частях действующей армии использовались только они, благодаря чему немцы отказались на русском фронте от «газобаллонных» атак хлором в силу их полной неэффективности против войск в таких противогазах.




Хотя применение химического оружия так и не привело к стратегическим последствиям, но его воздействие на психику солдат было значительным. Cоциолог и философ Федор Степун (кстати, сам немецкого происхождения, настоящее имя — Friedrich Steppuhn) служил младшим офицером в русской артиллерии.

Еще во время войны, в 1917 году вышла его книга «Из писем прапорщика артиллериста», где он описал весь ужас людей, переживших газовую атаку:
«Ночь, темнота, над головами вой, плеск снарядов и свист тяжелых осколков. Дышать настолько трудно, что кажется, вот-вот задохнешься. Голоса в масках почти не слышно, и, чтобы батарея приняла команду, офицеру нужно ее прокричать прямо в ухо каждому орудийному наводчику. При этом ужасная неузнаваемость окружающих тебя людей, одиночество проклятого трагического маскарада: белые резиновые черепа, квадратные стеклянные глаза, длинные зеленые хоботы. И всё в фантастическом красном сверкании разрывов и выстрелов. И над всем безумный страх тяжелой, отвратительной смерти: немцы стреляли пять часов, а маски рассчитаны на шесть.
Прятаться нельзя, надо работать. При каждом шаге колет легкие, опрокидывает навзничь и усиливается чувство удушья. А надо не только ходить, надо бегать. Быть может, ужас газов ничем не характеризуется так ярко, как тем, что в газовом облаке никто не обращал никакого внимания на обстрел, обстрел же был страшный — на одну нашу батарею легло более тысячи снарядов…
Утром, по прекращении обстрела, вид батареи был ужасный. В рассветном тумане люди, как тени: бледные, с глазами, налитыми кровью, и с углем противогазов, осевшим на веках и вокруг рта; многих тошнит, многие в обмороке, лошади все лежат на коновязи с мутными глазами, с кровавой пеной у рта и ноздрей, некоторые бьются в судорогах, некоторые уже подохли».

Федор Степун так резюмировал эти переживания и впечатления от химического оружия: «После газовой атаки в батарее все почувствовали, что война перешла последнюю черту, что отныне ей всё позволено и ничего не свято».

[Oksnia]

Жизнь в стиле укиё - 8 (Откуда взялась якудза)

Именно в период Эдо возникает "неповторимая ниппонская традиция", ставшая для необразованной части населения мира третьим символом Японии (после сакэ и харакири) - якУдза. Люди попроще называют сие явление менее заковыристо - организованная преступность. То есть, воровство, жульничество, "черный рынок", азартные игры, рэкет, наркота и пр. - чем "мафиозо" и занимаются в любом уголке мира. А "неповторимую ниппонскость" им придают некоторые обычаи и стереотипы поведения, именно что восходящие к XVII веку, времени появления сих "уникальных" организаций.

Есть две версии зарождения оной "славной традиции". Одна настаивает на том, что прародители якудза - хатамото-якко (низшие чины хатамото - самураев, служащих лично сёгуну, обычно разорившие и потерявшие статус), которые поправляли свои не слишком блестящие финансовые дела нападениями на мирные деревни и купеческие резиденции и грабежом оных. Оные самураи частенько носили "вызывающие женские одежды" и броские прически - так одевались актеры театра Кабуки на представлениях (в том числе и игравшие женские роли - когда женщинам запретили играть на театрах), и "стиляги XVII века" подражали их имиджу, потому и получили второе прозвище (связанное с внешним видом) - кабуки-моно ("свихнутые на Кабуки"). В пользу оной версии говорит до сих пор сохранившееся пристрастие современных борёкудан ("силовая организация" - слово-синоним для якудза, считающееся "приличным" и используемое в юриспруденции, возникло позже, в XIX веке) к экзотическим прическам, броской одежде, а также обычай покрывать тело татуировками.

Однако сами якудза не хотят происходить от воров и грабителей - они же честные бизнесмены! И настаивают, что их прародители - отряды мати-якко, которые за плату защищали деревни и купцов как раз от хатамото-якко. То есть, своего рода "практически робины гуды". Впрочем, есть и самые взвешенные мнения о том, что нынешние якудза "творчески восприняли" традиции обоих этих "социальных групп". Ну а само слово "якудза" произошло от названия карт популярной в маргинальных слоях ниппонского населения колоды для азартных игр ханафуда. В одной из наиболее любимых населением игр (что-то типа "очка") три карты составляли самую "гнилую" и проигрышную комбинацию - я (восьмерка), ку (девять) и дза (тройка), то бишь 20-ка. И, опять же, по одной из версий, так стали называть самого ничтожного человека, отброса и подонка, ни на что не годного - якудза (кстати, сие слово до сих пор имеет пренебрежительный оттенок, и сами "робингуды" предпочитают именно "борёкудан"). Впрочем, другая версия настаивает, что якудза - это такой ловкий игрок, который выиграет даже с самыми хреновыми картами.

Несмотря на "романтические начала" (суровые рубки мати-якко и кабуки-моно за "деревенскую честь и имущество"), в дальнейшей эволюции якудза приняли участие две совсем другие социальные группы. Первая - тэкия, коробейники, торговцы вразнос, обычно дешевым и не самым качественным товаром, довольно презираемое и "низкосоциальное" ремесло. Между ними существовала конкуренция, поскольку они делили территорию, особенно во время большого наплыва покупателей (религиозные праздники, фестивали и пр.), и для "защиты границ" нередко нанимали телохранителей - обычно ронинов (из которых и рекрутировались отряды мати-якко и хатамото-якко - зачастую именно их, родимых, если они уже имелись на этом месте, и нанимали). Люди, которых тэкия нанимали, назывались оябун ("служащий" - сие слово нынче и обозначает босса семьи якудза), и правительство официально разрешало им носить оружие - для защиты бизнеса.

Другая группа людей, располагавшаяся еще ниже по социальной лестнице, чем даже торговцы - организаторы азартных игр, называвшиеся бакуто ("игроки"). Официально подобного рода развлечения были запрещены, но подпольно процветали, отстегивая властям "отступного". Бакуто тоже нуждались в охране - выбивать долги из проигравшихся (которым сами же и давали ссуды) и охранять бизнес от любителей "хапнуть чужого" (незаконный же - властям не пожалуешься) и также нанимали местных головорезов. Именно в оной среде и появилось слово "якудза" (см. выше). Кстати, разделение сие существует среди борёкуданов до сих пор - те, кто "специализируются" на игорном бизнесе, считают себя бакуто. Роднило обе группы и то, что основателями такого "дела" часто становились бандиты и/или ронины, которые решали "пустить в дело" капитал, нажитый банальным грабежом и разбоем.

Ронины, из числа которых вербовалось большинство бойцов якудза, привнесли с собой "торжественное" отношение к делу (кодекс бусидо, презрение к смерти, агрессивность, владение мечом, чтение "спецлитературы", эпатажный стиль одежды кабуки-моно) и разнообразные ритуалы, типа торжественного посвящения, клятвы верности боссу (сперва именно при посвящении отрезали палец - потом сия церемония была перенесена на обряд извинения за "налаганное"). Организации тэкия и бакуто стали выстраиваться по образцу самурайских кланов, с культами "семьи" и безоговорочного подчинения младших старшим, "главным даймё" был оябун, единолично распоряжавшийся жизнями и имуществом всей "семьи". Дисциплинированность и эффективность их скоро оценили и официальные власти - для борьбы с уличными беспорядками некоторых оябунов назначали "надзирателями", или же привлекали их в качестве осведомителей против "неорганизованной" преступности. Борёкуданы охраняли свои кварталы от "чужих" преступников и профессиональных воров и грабителей.

Ну и напоследок можно рассказать о "первом якудза", которым принято считать Бандзуйина Тёбэя, "жившего и творившего" в середине XVII века (примерно в 1640-1650-х годах). Сын ронина, обитавшего "на селе", в детстве он убил приятеля в ссоре и сбежал в Эдо, где после недолгой службы у одного хатамото (с которым "тоже поссорился") стал зарабатывать на жизнь игрой в ханафуда, открыл подпольный игорный дом (превратившись, таким образом, в бакуто) и стал знаменит. Каким-то образом (видимо, за большую взятку) он заполучил от властей контракт на прокладку дорог и ремонт стен замка Эдо. Рабочих Тёбэй добывал, превращая в них карточных должников, которые не могли расплатиться - взамен денег они трудились. Далее достоверные факты переплетаются с легендами - якобы Бандзуйин стал вождем отряда мати-якко "Роппо-гуми", имел "серьезные терки" с бандой хатамото-якко "Дзинги-гуми", глава которой Мидзуно Дзюродзаэмон и приказал его убить в 1657 году. Жизнь и смерть Тёбэя с огромным количеством вымысла и "художественных преувеличений" стали сюжетом для многочисленных пьес театра Кабуки.

1. Актриса театра кабуки в роли самурая - кабуки-моно
2. Карты ханафуда
3. Бандзуйин Тёбэй

[ATol]

.

[Oksnia]

Орел, змея и кактус: Война за независимость Мексики

Часть первая - Испания секонд эдишн

К концу XVIII века самая крупная американская колония раскинулась от Калифорнии на севере и Луизианы на востоке до Юкатана на юге, и звалась Новой Испанией. Это было уникальное государство, практически субконтинент, со своей "особой культурой быта", а также политикой, экономикой и социальными отношениями. Верховной властью в Новой Испании был назначаемый из Мадрида (и лишь двору подотчетный) вице-король, глава и военной, и гражданской администрации.

В 1786 году вся территория НИ была разделена на 12 интендантств во главе с интендантами - своего рода "заместителями вице-короля". Семь северных интендантств делились на два военных округа, западный и восточный, командующие которых подчинялись непосредственно вице-королю (то есть, имелось дублирование власти, ибо у интендантов были и военные полномочия тоже). Три южные интендантства в военные округа не входили и оставались "сами по себе". Наконец, два интендантства имели особый статус - в Гвадалахаре (которую по старинке часто называли Новой Галисией) и в Мехико существовали специальные судебно-контрольные коллегии - аудиенсии. Они также исполняли обязанности совещательного органа при вице-короле - Мехиканская для южных аудиенсий, Гвадалахарская для северных.

Имелась и развитая (а также разветвленная) система местного самоуправления. Каждым городом управлял коррехидор либо алькальд, которым подчинялись старосты окрестных индейских сел (касики). Местная знать в городах формировала советы поселения - кабильдо, или аюнтамъенто, должности в которых фактически передавались по наследству. Эти советы занимались вопросами ЖКХ и "отправлением правосудия на местах", и "вертикально подчинялись" центральной администрации... Ну как подчинялись - если она (администрация) могла до них "эффективно доскакать" через пустыни, джунгли и злобных команче-апачей.

Экономика Новой Испании была "вещью в себе". Если очень коротко, то - дабы не разорять "отечественного производителя", в Америке запрещалось выращивать лен, коноплю, виноград, оливы, шелковых червей и вообще всё то, что росло или водилось в самой Испании. Госмонополия на основные ходовые товары - соль, порох, табак, алкоголь и пр. Внешней торговли не было от слова вообще - нельзя было торговать не только с иностранными государствами, но даже и с другими испанскими же колониями (лишь несколько раз в год на Филиппины и обратно ходили галеоны - вот и весь "оборот"). Торговля с Испанией велась всего через один "моно-порт" - Веракрус (а в метрополии - только через Севилью, а затем Кадис). При любой продаже взымался особый налог - алькабала размером в 6%. Естественно, что на практике это попросту приводило к расцвету контрабанды, черного рынка и теневой экономики...

Большая часть населения Новой Испании (и среди них около 40% - индейцы) были крестьянами, поставленными в "специфически местную" форму экономической зависимости, называвшуюся пеонаж. Дело в том, что все индейцы должны были платить ежегодную подушную подать - трибуто. В большинстве случаев они ее не могли выплатить, и за них платил местный помещик, владелец асьенды (большого земельного владения). А индейцы (а также малоимущие креолы и "цветные") становились ему должны, и поскольку денег у них всё равно не было, то отдавали долг отработкой на земле, становясь пеонами (долговыми батраками - дословно "безлошадными").

Долги копились, ибо помещик платил за пеонов не только трибуто, но и выдавал им ссуды для "поддержания штанов" от урожая до урожая. Так что постепенно суммы задолженности становились такими, что отработать их человек был не в состоянии до самой смерти - и тогда его пеонаж передавался детям по наследству...


Помимо имущественного разделения, в Новой Испании существовало и сословно-расовая структура общества. На вершине "пищевой цепи" находились урожденные испанцы - присылаемые из метрополии высшие чиновники и офицеры, заезжие владельцы поместий, пожалованных королем, богатые купцы, верхушка духовенства. Они себя считали "существами первого сорта", а все остальные "новоиспанцы" презрительно именовали их "гачупинами" (слово не очень ясного происхождения, со времен завоевания обозначавшее приезжавших в колонии за "длинным песо" дворян-идальго). Их насчитывалось на всю Новую Испанию где-то 15 000 человек.

Ниже них располагались креолы - "типа белые", но родившиеся в Америке. Ими была большая часть помещиков, низовой и средний уровни чиновничьего аппарата, армии и духовенства. На верх "гачупины" креолов пускать не любили - из 61 вице-короля в истории НИ ими были всего 3 креола, из 171 епископа - 41. Во многих креолах текла индейская кровь, ибо "туземная знать" была в свое время приравнена к испанскому дворянству, да и "цветные" потомки знатных и богатых родителей через несколько поколений "белели до потери статуса". Их насчитывали где-то 1,1 млн человек.

"Тутошними шудрами" служили индейцы, большая часть которых отрабатывала пеонами в асьендах (в городах же им разрешалось жить только в особых кварталах и заниматься грязным физическим трудом), а также привозимые из Африки на плантации и для работы по дому рабы-негры. Индейцы были "теоретически чуть выше", ибо считались лично свободными, и потому "непродажными", но фактически как те, так и другие никаких особых прав не имели - только обязанности.

Помимо всех них, существовали еще и кастос - потомки смешанных браков, а точнее, сожительств, ибо ни одному креолу и в голову бы не пришло официально жениться на индианке или негритянке, но вот рожденных от них "во блуде" детей довольно охотно усыновляли, а в крайнем случае - не прогоняли и позволяли жить дома. "Разнообразие видов" было весьма обширным:

Метисы - дети об "браков" белых и индейцев;
Кастисо - дети белых и метисов;
Мулаты - дети белых и негров;
Мориско - дети белых и мулатов;
Альбино - дети белых и морисков;
Самбо - дети индейцев и негров;
А также невообразимая куча "50 оттенков разного", происходившего от "браков" всех этих групп и их потомков друг с другом...

Естественно, что практически все "цветные" не имели никаких гражданских прав, хотя (и это было на самом деле нормой в испанских и французских колониях) обладали многими экономическими правами, имея возможность владеть собственностью и оставаясь лично свободными.


Принуждение к независимости

Зацикленность всей политической, общественной и экономической жизни Новой Испании на Испанию старую привела, понятное дело, к "гиперчувствительности системы" - как только акции Бурбонов в Старом Свете плохели, за океаном начиналась "на море качка".
Например, в 1804 году озабоченный необходимостью ежемесячно отстегивать "ампиратору" кругленькую сумму в 6 млн франков за неучастие (!) в войне против Англии, король Карл IV объявил о конфискации имущества благотворительных церковных "братств" и конгрегаций - с отчуждением в пользу казны. Это очень обидело клириков - еще и потому, что именно через эти "конторы" церковь проводила свои финансовые операции по ссужению и кредитованию средств. Обиделись и богатые креолы - церковные займы для многих из них были основным источником получения кредитов. Хуже всего было то, что "отнятые у народа" в Новом Свете деньги достались в итоге англичанам, захватившим "Золотой флот" недалеко от Кадиса.

Вообще следует сразу отметить то, что в Новой Испании ситуация сложилась во многом парадоксальная для их "картины мира" - чем беднее был человек, тем меньше его "трясло" то, зависим ли он только от помещика-креола, или еще и от короля в Мадриде. Денег у пеонов всё равно не было, а если вдруг и появлялись, то за ними числились долги на поколения вперед, так что единственное, что с ними можно было сделать - быстрее пропить и прогулять, пока не отнимут. И все "утяжеления экономического прижима" ложились на плечи тех, у кого было, что отнимать - креольских латифундистов и клириков. Они же и стали главным "топливом" революций в Латинской Америке. Тогда как многие роялисты, к слову, пользовались большим успехом у люмпенов - батраков, ранчеро, индейцев.

Когда же Испания всё-таки оказалась втянутой в войну, сие стало для ее колоний "катастрофической катастрофой" - английский флот тут же, в 1805 году, устроил испанскому Трафальгар, после которого о какой-то регулярной торговле с метрополией говорить было бессмысленно. Конечно, выручала старая-добрая контрабанда (в основном с США), но это вело попросту к тому, что мексиканцы (слово, пока еще имевшее чисто географическое значение - навроде каталонцев или астурийцев) осознавали - они тут живут "вообще сами по себе", без всякой связи с "исторической родиной".

Настоящий же "свистопляс" начался в 1808 году, когда обескураживающие вести из Мадрида начали приходить одно за другим.
Сперва в Новой Испании узнали об отречении Карла IV и воцарении Фердинанда VII.
Затем - об отречении Фердинанда VII и воцарении Хосе I Бонапарта.
Окончательно добили общественность прискакавшие друг за другом послы от Севильской и Астурийской хунт, требовавших подчинения Новой Испании каждая себе. Вице-король (с 1804 года) Хосе Хоакин Висенте де Итуригаррай и АростЕги де Гаинса и Ларреа, принял соломоново решение - признать королем Фердинанда VII, а "хунтовых посланцев послать" куда подальше, пока они там у себя, в Испаниях, не разберутся, кто же из них настоящая власть.

Одновременно с этим "верховный гачупин" решил собрать "лучших людей" вице-королевства, дабы решить, "как жить на той неделе". Сперва посовещался с участниками королевской аудиенсии и городского совета Мехико (аюнтамъенто). Те посоветовали "старое испанское средство" - собрать хунту (то бишь, группу "особо лучших людей"), которая и будет временно разбираться со временными проблемами. Однако в хунту тут же "прошмыгнули" пронырливые "либералы", обчитавшиеся книжками "про Просвещение". Они начали "мутить воду" - рассуждать о том, что если король отрекся, хотя бы под давлением со стороны врагов, то законная власть теперь исходит не от него, а от "суверенитета народа"... Короче, надо собирать Национальный конгресс, писать конституцию, провозглашать независимость и делать Итуригаррая "королем Мексиканским" (до этого договаривались самые отмороженные из радикалов, подписывался ли на сие сам вице-король - неизвестно).

"Гачупины" тут же поняли, что на такие фармазоны они точно не подписывались - у них-то родина и "многия пожитки" оставались в Испании, и "переквалифИцироваться" в американцы они "совсем не готовые". А поскольку в руках у них была "верхушка аппарата" (армия, церковь, аудиенция), то как только нашелся энергичный человек, латифундист Габриэль Хоакин де Йермо и де ла Барсена (уроженец провинции Бискайя - к слову, "человек прогрессивных взглядов", освободивший всех рабов в своей асьенде), тут же составился заговор.
Ночью с 15 на 16 сентября 1808 года группа "неравнодушных граждан" во главе с Йермо арестовала Итуригаррая и объявила вместо него вице-королем 79-летнего марискаля де кампо (генерал-майора) Педро де Гарибая.

Новое правительство тут же дало понять, что "аресты будут" - похватали наиболее "подставившихся" сторонников независимости. Одновременно с этим признали полномочия Хунты Супремы (центральной хунты в Испании). А через год, 19 июля 1809 года, Гарибай вообще сказался больным (заявил, будто туберкулез - явно врал, ибо помрет только в 1815 году) и ушел с поста вице-короля, передав полномочия архиепископу Мексики Франсиско Хавьеру де Лизано и Бомону (еще один "гачупин"). "Гидра либерализма" была временно побеждена...

Картинки
1 Вице-король де Итуригаррай
2 Марискаль де кампо де Гарибай
3 Вице-король и архиепископ де Лизано

[Oksnia]

Орел, змея и кактус: Война за независимость Мексики
Часть вторая - Рыцари, плащи и кинжалы

Идея независимости Мексики, выпущенная, аки джинн из бутылки, на свободу, принялась витать в воздухе и смущать неокрепшие умы.
Сторонники "расширения самоуправления" организовали тайный квазимасонский орден "Рыцари разума", "опутавший щупальцами" многие города Новой Испании и "унавоживавший почву" для всех последующих "либеральных поползновений".

В сентябре 1809 года некоторые наиболее горячие головы из числа обитавших в большом городе Вальядолиде (ныне Морелия в штате Мичоакан) креолов - офицеры, приходские священники, лавочники - составили заговор. "Мраксистские" историки в СССР на голубом глазу утверждали, что их целью было "свержение колониального прижима", однако же на самом деле так далеко планы заговорщиков не простирались - они всего лишь хотели собрать Совет Мексики из представителей от всех городов Новой Испании, который бы от имени короля Фердинанда VII осуществлял в колонии верховную законодательную власть.

Во главе заговора стоял армейский (из колониально-туземной Армии Новой Испании) теньенте (лейтенант) Хосе Мариано де Мичилена. Конспираторы готовили восстание на 21 декабря 1809 года, посылая эмиссаров в другие города и гарнизоны, а также рассчитывая привлечь на свою сторону "для массовки" индейцев и "кастос" - потому и обещали им отменить ненавистную подушную подать трибуто и уравнять в некоторых правах с белыми. Как водится, выдал их намерение властям один не очень надежный "кадр из своих", священник Вальядолидского собора Франсиско де ла Конча. Всех причастных к намечающемуся выступлению арестовали, но, честно говоря, не знали, что с ними делать - противостояние еще не достигло апогея, кровь пока не пролилась, и власти не были готовы к "расстрелам у каждого фонаря". По приказу вице-короля Лисаны их всех попросту отпустили какое-то время спустя.

Тем временем из других колоний доносились странные слухи - в вице-королевствах Рио-де-Ла-Плата (будущая Аргентина), Новая Гранада, в генерал-капитанствах Венесуэла и Чили какие-то "патриоты" начали борьбу за независимость от "исторической родины". Кульминацией всех этих "безобразий" в Новой Испании стала отставка епископа Франсиско де Лисаны 8 мая 1810 года с поста вице-короля - "идите вы все на фиг, я устал, я мухожух!". Новой Испании требовался легитимный руководитель, который бы не зависел от "местных элит" и мог "твердой рукой навести порядок".

Регентский совет в Кадисе решил, что как раз самая пора брать отбившегося от стада мексиканского быка за рога и вести обратно в стойло - и назначил вместо "всех этих самозванцев" вице-королем генерал-лейтенанта Франсиско Хавьера Венегаса де Сааведра и Родригеса де Аренсана (он как раз зимой 1809 года профукал сражение при Уклесе, был поперт с армии и оставался "абсолютно свободен" - см. сериал "Испанская зараза"). 28 августа 1810 года он прибыл в Веракрус, а 14 сентября официально вступил в должность в Мехико. А креолам и даже "кастос" было обещано, что их правами займутся созванные в Кадисе кортесы, которые "что-нибудь такое пропишут в новой конституции"...

Естественно, что отпущенные на волю участники заговора в Вальядолиде тут же "заплели новые сети". Новый "эль конспирасьон" появился в городе Сантъяго-де-Керетаро, его "замутили" "экс-вальядолидцы" Игнасио Хосе де Альенде и Унсага, командир драгунского полка Королевы, и Хосе Мариано де Абасоло, капитан того же полка. Они собирали единомышленников в доме коррехидора (мэра) города Мигеля Рамона Себастьяна Домингеса Алемана и его жены Хосефы Ортис де Домингес, также активной участницы "посиделок", получившей "в патриотической литературе" прозвище "Ла Коррехидора" ("Градоначальница").

Вооруженное восстание планировалось на 1 октября 1810 года. Однако и на сей раз в рядах "борцов за свободы" оказались предатели, причем сразу несколько. Новому вице-королю донесли о заговоре, и он повелел "расследовать, арестовать и наказать" с криками "Я вам не епископ!". "Силы охраны правопорядка" налетели на Сантъяго-де-Керетаро, кого похватали, кого заставили "бежать в пампасы". "Ла Коррехидора" перед тем, как ее саму посадили под арест, успела послать известие о "всё пропало, всех вяжут!" одному из "активистов движения", приходскому священнику в городке Долорес...

1-2 Вице-король Венегас и полковник Альенде
3-4 Капитан Абасоло и Ла Коррехидора

[Oksnia]

Орел, змея и кактус: Война за независимость Мексики
Часть третья- Дон Мигель Костильский

Священником в селении Пуэбло-Нуэво-де-лос-Долорес был очень необычный человек - слишком образованный и слишком интеллектуально развитый для таких гребеней, бывший ректор университета Мигель Грегорио Антонио Игнасио Идальго и Костилья и Гальяга Мондарте Вильясеньор. Было ему в 1810 году 57 лет, и он "знавал куда лучшие времена". Ибо родился в семье креола, управляющего и с 12 лет обучался в иезуитском колледже города Вальядолида, где выучил латынь, право, риторику, философию, теологию, классическую литературу, а также французский и итальянский языки. С 16 лет он уже преподаватель колледжа, а в 1790 году вообще становится его ректором. В 1778 году был рукоположен в священники.

Немаловажный факт - все кино про мстителя в маске про него коллеги и ученики прозвали его Бандерас "Эль Зорро". Правда, в маске и на коне ему скакать никуда не пришлось - по-испански это значит попросту "Лис" и обозначает (как и у нас) людей острого и "несколько лукавого" ума. В 1792 году по так и оставшимся не совсем понятными причинам Идальго подал в отставку с поста ректора и попросился в приходские священники. Скорее всего, "имело место быть" увольнение "по собственному" за "излишне радикальные" для священника и руководителя учебного заведения политические взгляды - падре читал Мольера в подлиннике!..

Поскольку для нынешних мексиканцев Мигель Идальго - это "их Ленин", то сказкобылин и мифолегенд о нем придумана туева куча, и порой через них продраться весьма сложно. Большой вопрос, например - знал ли он "в совершенстве" индейские языки отоми, науатль и пурепеча, или просто еще в детстве выучился, общаясь со сверстниками, нескольким фразам. После того, как сменил несколько приходов, он в 1803 году осел в Долорес, где до того священствовал его старший брат, умерший Хосе Хоакин.

На селе Идальго начал преследовать своих прихожан Просвещением и мучил их заведением дубильни, кузницы, гончарной, столярной, ткацкой и шорной мастерских и водокачки, а тех, кто не сдавался и не убегал, добивал разведением выписанных из Гаваны пчел и любительским театром, где снова ставил Мольера (к ненависти окружной инквизиции - тупые пейзане постоянно писали доносы на "вольнодумство" падре, заваливая солидное учреждение такой ерундой). В общем, всячески подавлял интеллектом и ввергал окружающих в ничтожество. На скромное жалованье священника покупал французские подрывные книжки - Вольтера, Дидро, Руссо Маркса и Энгельса. Государство попробовало ему отомстить - небольшое семейное поместье отца было отнято за долги, отчего, кстати, его младший брат Мануэль сошел с ума и умер в психиатрической лечебнице. Мигель Идальго ответил на это тем, что принялся за революцию, примкнув к "заговору Керетаро"...

В общем, фрукт был еще тот - практически овощ. Так что когда ему прислали записку "Ла Коррехидоры" о том, что "легавые всех метут, всё пропало, шухер!" (которую, кстати, написали вообще не ему, а Альенде, но тот уехал в Долорес, и потому связник побежал туда), отреагировал сурово: "Мы погибли, теперича осталось только мочить гачупинов!" И показывает, что чтение Мольера и Руссо чему-то всё-таки учит - рано утром 16 сентября 1810 года с кучкой соратников сперва обеспечивает себе "социальную базу", очистив местную тюрьму и вооружив 80 преступников, с которыми захватывает арсенал и арестовывает местных чиновников. После чего бьет в набат, собирает народ на площади и толкает пламенную речь, получившую в "анналах" название "Клич Долорес".

Надо сказать, что при произнесении речи Мигель Идальго показал незаурядные способности революционера - призыв "мочить гачупинов!" он подкрепил обещанием платить любому, кто присоединиться к нему с оружием на коне, ежедневно по одному песо, а кто без коня - по четыре реала. Так движение за независимость сразу стало массовым (и обрело кавалерию) и "охватило широкие слои населения"...

К оружию, граждане! Формируйте батальоны...