|
Абориген
Белый
139
|
Александр Терехов "Каменный мост"
В аннотации на обложке книги привлекают ключевые фразы: “…сын сталинского наркома из ревности убил дочь посла Уманского…”, “Жизнь „красной аристократии“, поверившей в „свободную любовь“ и дорого заплатившей за это”. Однако любители исторических сенсаций могут разочароваться. Сам автор в интервью “Российской газете” предупреждает: “Если кто-то выложил триста сколько-то рублей за „Каменный мост“ в надежде почитать про „свободную любовь красных аристократов“, то к пятидесятой странице он в горчайшем разочаровании задремлет”.
О чем же книга?
В 1943 году на Каменном мосту школьник Володя Шахурин, сын наркома авиапромышленности, стреляет в одноклассницу Нину — красавицу дочку посла Константина Уманского, а после убивает себя. Официальная версия — любовь и ревность. Отец девушки получил назначение в Мексику и собирался отправиться туда вместе с семьей. Володя умолял возлюбленную не уезжать, получил отказ и решил оставить ее в Москве навсегда. Сталин назвал происшедшее “делом волчат”.
Но на этом история не закончилась. В 1945 году родители Нины Уманской разбились в авиакатастрофе…
Александр, герой романа, бывший эфэсбэшник, не верит в официальную версию и начинает собственное расследование.
Не стоит ждать детективно-сериального сюжета, с пропуском эпизодов, “ненужных” для скорейшей и, как положено, неожиданной развязки. Никто не будет кормить вас с ложечки: извольте скушать вот этот поворотный для следствия фактик. Нет уж. Раз вы решили участвовать в настоящем расследовании, так пожалуйте идти с героем до конца. Годами работая над ложными версиями, опрашивая бесконечных свидетелей, выслушивая старческие истории, не имеющие значения для дела. “Никого из этих мальчиков нет теперь на белом свете. Кто погиб на войне, кто умер от болезни, иные пропали безвестно. А некоторые, хотя и живут, превратились в других людей”. Начало из романа Юрия Трифонова “Дом на набережной” вполне могло стать эпиграфом к “Каменному мосту” Александра Терехова.
На руинах блистательной Империи — черепки человеческого былого, отрицающие настоящее, живущие лишь памятью о том, как это было — составлять целое. Оживляются персонажи романа, лишь вспоминая о своем прошедшем. Об этом они говорят. Об остальном — молчат. На уровне бессознательного перенимают эстафету молчания их отцов, несмотря на то, что в настоящем им уже не грозит кара Империи, которой больше нет, свидетели не нарушают священного для них обета.
“Один читатель-американец захлопнул книгу (воспоминания дочери Сталина. — Д. Х.) с разочарованным итогом: “По прочтении ее кремлевские стены не падут”.
Вот. Вот это: они никогда не падут. Так все подстроено”.
Такой порядок был, есть и будет. Империя пала, но Абсолютная Сила остается и по сей день. Кто-то идет по следу за Александром, противодействуя, устраняя свидетелей, уничтожая фотографии и документы: Кто-то не хочет, чтобы открылась истина.
Однако, даже исключив противодействие незримой силы, до правды все равно не докопаться. Идея, которая мерцает за каждым словом в романе, — бессмысленность поиска дистиллированной истины. Как у Оруэлла в “1984”, Министерство Правды перекраивает историю, ежечасно подгоняет ее “по фигуре” современности.
Ничему нельзя верить: мемуары припудрены продаваемой литературностью, старики забывают, недоговаривают, окрашивают правду в цвета своих интересов. Формула Артура Данто: “History tells stories”.
Некоторые читатели могут возмутиться: к чему нам столько второстепенных персонажей, для чего читать о ком-то, кто исчезнет со страниц и больше в этой книге уже не появится? Поддержание эффекта реальности? А зачем его поддерживать, когда в основе “Каменного моста” и так — изыскания автора по “делу волчат”. В интервью журналу “Огонек” Александр Терехов сказал: “Словно умершие люди хватают тебя за рукав и просят: и нас возьми, и про нас напиши, мы тоже хотим...” Каковы все-таки отношения “Каменного моста” с реальными событиями 1943 года?
В книге осторожно сказано: “За достоверность фактов и документов, а также интерпретацию реальных событий, изображенных в романе, несет ответственность автор”. В том же интервью “Огоньку” Терехов заявляет: “Я обхожу деликатно вопрос о том, каким образом я осведомлен о деталях этого дела. Но утверждаю, что все цитаты и документы в этой книге — подлинные”. Журналистское расследование, мучительный поиск правды — такой же мучительный, как у героя, написание романа в течение десяти лет...
Постепенно дело Уманской–Шахурина дополняется новыми фамилиями. В то время как простые советские граждане гибли на фронте, работали в тылу — одним словом, делали все, чтобы изгнать врага, дети советской правящей элиты, ученики злополучной 175-й школы организовали “кружок по интересам”. Объединение называлось “Четвертой империей”. Цитирование “Mein Kampf” Гитлера, завороженность нацистской эстетикой, мечты о захвате власти и выходе из тени знаменитых отцов. Не последним человеком в этой “империи” была Нина Уманская. Так появилась еще одна версия убийства на Каменном мосту — далекая от официально-романтической.
Невыполнимая до конца задача: распутать клубки судьбы, подержать в своих руках нить причинно-следственных связей. Если бы не амбиции отца и перевод в элитарную 175-ю школу, если бы не случайно сказанная (для поддержания беседы) фраза на приеме у Рузвельта, если бы, если бы… и еще множество, множество витков случайностей до того, как размотается клубок.
Видимо, от обилия допущений повествованию порой становится тесно в привычной реальности, оно трещит по швам и переходит в другое измерение. Сначала герой мечтает “о рабочем кабинете с просторной приемной — секретарь по утрам приносит жасминовый чай „Выбор невесты“ из чайного магазина на Гоголевском бульваре и отрывает лист в календаре „До весны осталось…“”. А спустя 18 страниц Александр вновь думает о секретаре и жасминовом чае, и мечта плавно перетекает в действительность.
Еще громче трещит по швам реальность, к которой привык читатель, когда герои с помощью лифта перемещаются в Мексику 1945 года и допрашивают там свидетеля авиакатастрофы, в которой погибли родители Нины Уманской.
Не стоит ждать, что в конце книги всезнающий автор раскроет карты и со спокойствием знатока начнет абзац со слов “А на самом деле…”. Абсолютная истина неуловима. Каждый опрошенный тянет на себя одеяло правды, каждый хочет завернуться в него поудобнее, что-то под ним скрывая. И найдется целая армия тех, кто поспорит с автором “Каменного моста” об изложенных событиях, укажет, что написано “не так”, “неправильно”. Как сказал Терехов, желающие могут провести свое расследование и — непременно — прийти к иным выводам.
Слишком велик человеческий фактор. Так что и личность “следователя” так же важна, как и личности свидетелей.
Глазами мизантропа
Раз так, нелишним будет рассказать о главном герое. Никакого автора-третейского судьи в романе мы не найдем. Читатели всегда будут воспринимать происходящее глазами Александра. Возникает зрелищный эффект “камеры в голове героя”: попадают в кадр и значимые для сюжета события, и случайные люди в очередях. Авторская пунктуация режиссирует беглый взгляд героя: “Все разлетелись по машинам, Миргородский с наслаждением устроился в серебристый „ауди“: подбросить?”; “По Университетскому, мимо платной поликлиники — дважды сдавал на сифилис, раз на хламидии, кровь на герпес первого типа и больно, выдавив слезу, на гонорелез… Я мазнул взглядом по другой стороне, по черным лавочкам вдоль сквера — там посасывали пиво и огненной пылью царапали тьму сигаретные зрачки, на лавке номер четыре человек отдыхал в одиночестве…”
Автор выдает читателям постоянную прописку в голове героя. Вместе с Александром мы читаем объявления, малюем рисунки в ожидании ответа на другом конце провода: “Я прочел листовку „Оздоровление организма“ на железной подъездной двери: „Знаете ли вы? Что в кишечнике каждого из нас находится десять килограммов запекшегося кала?“, мы присели на украшенный сигаретными ожогами подоконник…”; “Я позвонил утром и попал в середину ночи, я дождался глубокого вечера, пока гудел телефон, успел нарисовать крейсер с пятью пушками и заставил себя произнести из ночного города Москвы:
— Доброе утро”.
Общение с другими людьми редко проходит однопланово. Герой постоянно отвлекается: то получает sms’ки от назойливой влюбленной во время опроса свидетеля, то пытается с ходу анализировать услышанное (раздавая безапелляционные ярлыки: “лжет”), то рассматривает эротические сайты в перерывах между автоматическими диалогами о “высоких отношениях”.
К людям, мелькающим в “деле волчат”, герой относится с циничным профессионализмом патологоанатома: “Я подозвал Гольцмана и Борю, и мы нетерпеливым скоком ринулись к следующей каталке, и я откинул простыню с прекрасного…
Партбилет № 00131681. Пол женский”.
Мужчина под сорок, мизантроп, без особых претензий к жизни. Мрачноватый взгляд на действительность чувствуется с первой страницы. Но вот мы доходим до главы “Проблема” — и автор на целую ночь переселяет нас, микроскопических наблюдателей, в самые потаенные мысли героя. Притаились мы за его глазами, которые режет песком бессонницы, разглядываем темноту с синими прожилками и подслушиваем ночной монолог: “Постепенно мысль о несуществовании полностью заняла меня, как полчище татаро-монгол, как иго.
Любую радость начала протыкать смерть, несуществование навсегдашнее. Я потерял радость утренней еды, просмотра футбола… — я потерял все. Вес могильной плиты раздавил”.
Несмотря на угрюмое отношение к жизни, в герое иногда просыпается наблюдательный ребенок: “Я посматривал на снежную плотность облаков, не веря, что они не удержат, если на них прыгнуть”.
Александр остро ищет жизнь, собирает моменты ее — по-своему, как умеет — по крупицам незначительных эпизодов. Перед началом расследования “дела волчат” герой листает “жития отцов” — отчеты доживших до солидного возраста “людей правды”: “Я читал эти письмена необходимости ради первых строк.
Кочегарам казалось неловким приступать к диктовке, прежде чем перейти к стальному „инстанция отклонила“, „...в ходе допроса Даген категорически отрицал…“…
Для разгона требовалось что-то присочинить, и они разрешали себе пару праздных фраз “ни о чем” — и в этих необязательных словах сквозит ветер, пахнет сиренью, летят пушинки, несущие семя”.
Критикуемые многими рецензентами серийные постельные сцены, полагаю, имеют для героя все то же значение поиска жизни. Но искомое — это ни в коем случае не близость сама по себе (Александр вообще критически-цинично смотрит на женщин, которые — уж не оттого ли? — в течение всего романа, как фокусники, достают записки с телефонами и адресами и между делом складываются в штабеля). Дыхание жизни может лишь изредка проскочить во время какой-либо близости: “…спрятал глаза, выключил, мрак, не имеющий цвета, такого цвета, должно быть, дневной сон, смерть, — и видел теперь губами, языком, участками привлеченной кожи, раздвигая плотские наплывы, протискиваясь внутрь, как в намордник, как в дыхательную маску…”
Критика — вне зависимости от оценки “Каменного моста” — отмечает, а иногда и ставит в укор автору объем романа — 830 страниц. Мол, мог бы ужаться, товарищ Терехов, сделать поменьше размышлений героя на “обкатанную” тему жизни и смерти, поменьше однотипных эротических сцен и бестолковых стариковских историй. Но, думаю, из этой песни непросто выкинуть ни одно слово.
Со страниц книги шепчет смерть. Восприятие прошлого созвучно эстетике “Дома на набережной” Трифонова (и даже финальные сцены на кладбище в обоих произведениях можно назвать идейно родственными). Все подминает под себя могильная плита, стремительно, со свистом летящая на каждого человека.
Дарья Хабарова
__________________
Дайте мне еще шампан бокальского))))
|
